Лора Бекитт - Роза на алтаре

Похоже, Бернар нисколько не удивился. Он мрачно кивнул, потом провел ладонью по лбу. Максимилиан обратил внимание на его руки, смуглые, с узкой и длинной кистью, загрубевшей кожей, по-видимому, очень цепкие и сильные.

И Максимилиан невольно подумал о том, что если он сам спокойно плыл по светлой реке жизни навстречу своей звезде, то этот человек мчался по пыльным дорогам судьбы в открытой колеснице, с трудом удерживая вожжи, подставив лицо ветру, не ослепленный ничем и верящий только собственному сердцу.

Бернар отошел от Максимилиана и словно бы позабыл о его существовании. Он впился взглядом в Антуана Тореля; было заметно, как сильно напряжены его нервы.

– Я должен взять людей и немедленно ехать в лес. Торель пожал плечами.

– Это бессмысленно. Я не могу получить разрешение на такой приказ – мы не занимаемся заговорщиками. К тому же вы все равно ничего не найдете. Остается ждать, пока к нам в руки не попадет какой-нибудь шуан и мы не сможем получить от него необходимые сведения.

С этими словами Торель покинул комнату. Бернар следовал за ним, как неумолимая тень.

– Послушайте, – с интересом произнес Виктор Гайар, присоединяясь к сослуживцам, – а ведь, кажется, Элиана де Мельян и есть та дама, о которой я вчера рассказывал. Значит, она ехала в карете вместе с Монлозье и его женой? Вот уж воистину капризы судьбы!

– А вы откуда знаете эту женщину, Флери? – спросил Торель.

И его удивил не столько ответ, сколько то многое, что Бернар вложил в негромко произнесенные слова:

– Она моя жена.

На щеках стоявшего рядом Виктора Гайара вспыхнул румянец.

– Не может быть! И вы молчали? Хотя, впрочем…

Но Бернар его не слушал.

– Если вы не позволите мне, – сказал он Торелю, – я сделаю это без разрешения.

– И попадете под суд. Остудите свою голову, Бернар! Я вам сочувствую, но поймите: ничего нельзя сделать! Я не могу организовать охоту на шуанов без разрешения свыше. И то, что у них в плену женщина, пусть и ваша жена, не может служить серьезным поводом. У командования свои соображения на этот счет.

Пока они говорили, в соседней комнате собралась компания офицеров; они что-то оживленно обсуждали. По-видимому, история уже получила огласку.

При появлении Бернара все замолчали и посмотрели на него: большинство – сочувственно, некоторые – с любопытством.

Жозеф Бастье выступил из круга и, слегка рисуясь, произнес, обращаясь к собравшимся:

– Вся беда в том, что офицеру нельзя иметь красивую жену. Он половину жизни проводит на бивуаках, а жена вынуждена мириться с положением соломенной вдовы. Не каждая женщина на это способна. Большинство из них стремится украсить голову мужа этой самой штукой, которая, по мнению многих дам, столь великолепно гармонирует с обликом благоверного супруга!

В следующий момент Жозеф Бастье пошатнулся от нанесенного Бернаром удара и схватился за скулу. Его лицо перекосилось от боли, в глазах появились растерянность и гнев.

– Я бы не советовал вам поднимать руку на своих сослуживцев, – сказал наблюдавший эту сцену Антуан Торель.

Бернар стремительно обернулся к нему.

– Я ударю каждого, кто посмеет произнести что-то подобное, будь это даже сам главнокомандующий! – вымолвил он, потом обратился к Бастье: – Я вызвал бы вас на дуэль, но, к сожалению, у меня слишком мало времени. Я должен ехать.

И, ни на кого не глядя, направился к выходу.

– Я предупреждал вас, Флери! – крикнул вслед Торель. А Виктор Гайар догнал Бернара и промолвил, коснувшись его плеча:

– Я поступил бы так же, Бернар! Не слушайте никого, берите людей и не медлите ни минуты!

Бернар посмотрел ему в глаза долгим и пристальным взглядом, потом молча кивнул и быстро вышел за дверь.

Прошли сутки, вторые, третьи – Бернар почти не слезал с седла. И люди, и лошади были измучены, но он не давал им отдыха, стремясь все вперед и вперед, вслед за призрачной надеждой.

Их окружал полный торжественной печали лес, тишина которого время от времени нарушалась шелковистым шелестом листьев, жалобным треском сломанных ветвей, величавым гулом ветра вдали.

То и дело в глубине чащи вспыхивали золотые огни падающей на землю листвы, а навстречу плыли волны запахов: терпкий аромат сосен, запах прели и мокрого мха.

Бернар старался обнаружить приметы, указывающие на близкое присутствие человеческого жилья. Он постоянно посылал разведку то в одну, то в другую сторону, и вот наконец ему доложили, что найдена едва заметная глазу тропинка. Бернар приказал осторожно исследовать округу и вскоре убедился, что напал на след того, что искал.

– Что будем делать, капитан? – услышал он вопрос из уст усталых людей, когда они решили устроить небольшой привал.

Бернар на мгновение стиснул зубы. Он слишком хорошо знал, какой ценой иной раз покупается мимолетное везение.

– Подождем, пока немного стемнеет. Тем временем постараемся разузнать, сколько их там. Возможно, удастся окружить дом.

Он прислонился спиной к стволу дерева и закрыл глаза. Иногда ему так хотелось ощутить – душой, сердцем, умом, всем телом – безмятежное течение жизни, окунуться в этот тихий прозрачный поток и бездумно плыть в светлую даль. Но ему было суждено другое: существование, похожее на вечное преодоление чего-то в самом себе и в окружающем мире, где радость свидания с мгновениями счастья была подобна вспышке молнии в ненастную ночь.

Порой Бернару снилось, будто он мчится верхом на быстром коне, один, по широкому полю, навстречу восходящему солнцу, но чаще представлялось, что его место – среди тысяч серых, безмолвных, безликих фигур, что тащат во мгле ненастного дня в никуда гигантскую, бесформенную глыбу, очертания которой скрываются в промозглом тумане. Ему выпала судьба возводить фундамент будущей Великой Империи, и он не был уверен в том, что не будет погребен, бездыханный и безымянный, в безвестных просторах чужой земли.

Элиана сидела возле окна, за которым раскинулся лес – фантастические золотые россыпи горящей в лучах вечернего солнца осенней листвы.

На плечи молодой женщины была накинута шаль, поверх которой спадала волна мягких, шелковистых, как луговая трава, волос. Ее лицо как-то странно потемнело, и взор погас; могло показаться, что от прежней Элианы осталась лишь призрачная, тленная оболочка, прикрывавшая изменившуюся сущность. Сломив свою волю, она уже не хотела ничего чувствовать, не желала ни о чем размышлять. И хотя ее сердце по-прежнему болело, словно проткнутое кинжалом, взгляд выдавал царившую в душе опустошенность.

Арман Бонклер подошел сзади и прикоснулся к ней. Элиана содрогнулась.

И тем не менее она заставила себя заговорить.