Катарина Фукс - Падение и величие прекрасной Эмбер. Книга 2

– Вы правы…

Я не знала, как заговорить о себе. А между тем в любую минуту могла войти Селия.

– Николаосу, наверное, тяжело, ведь ваши отношения не могут возобновиться, – тихо произнесла я, чувствуя себя предательницей.

– Они возобновились, – коротко ответил юноша и на мгновение отвернул лицо.

– А Селия?

– Она всегда это знала. Но вы не должны тревожиться за свою дочь. Я люблю ее и всегда буду любить и защищать от всякого зла.

Он так горячо выговорил это. Я подумала, что тревожусь вовсе не за свою дочь, а за себя саму. Казалось, вот теперь и надо было об этом сказать. Но какая-то робость, какой-то смутный страх удерживали меня. Надо было еще потянуть время. А время уходило…

– А чем ты занимаешься обычно? – я переменила тему. – Как вы с Николаосом проводите время?

– Я ему помогаю в расчетах, я хорошо считаю. Это обычно отнимает не так уж мало времени. У Николаоса крупная торговля, ткани в основном. Очень много расчетов. А так… Театры, книги, друзья. Вы ведь… О, простите!.. Ты знаешь. И теперь у меня будет свой дом…

Мне вдруг показалось, что Селия вот-вот войдет, я почти физически, телесно ощущала ее приближение.

– Чоки, – быстро произнесла я. – Помнишь, как мы были вместе, тогда, в тюрьме?

– Это нельзя забыть!

– А если сейчас? Я хочу узнать тебя здоровым и сильным. Разве это дурно? Скажи!

Он чуть склонил голову, отошел на шаг и посмотрел на меня с такой мягкостью и состраданием, что мне стало мучительно. Я поняла, что ничего не будет и это было так больно, так больно…

– Я не могу, – произнес он так мягко, просительно, словно просил у меня прощения за какой-то свой дурной проступок.

Вот тут-то мне бы надо повернуться и уйти, и поблагодарить его, обязательно поблагодарить! Но я уже не владела собой.

– Чоки! – я ухватилась за его руку, он не противился. – Я прошу тебя! Умоляю! Я умру без этого! Что тебе стоит! Ведь это так просто. Селия не узнает никогда. Ведь ты даешь это Николаосу. Я не прошу, чтобы ты любил меня. Я немолода, лицо мое изуродовано болезнью. Но ты же все равно любишь меня! В моей дочери ты любишь меня юную и прекрасную!..

– Видишь, люблю, – он взял мои ладони в свои и говорил со мной нежно и утешающе, словно я была маленькой и неумной девочкой, а он – взрослым и добрым. – И пусть останется так, ведь это хорошо…

– Нет, нет! – с болью вскрикнула я. – Нехорошо! Нет! Я умру! Пожалей меня! Один только раз! Чоки!

– Я не могу… не смогу… – в голосе его слышалось непритворное страдание, – Николаос – это другое, а с тобой не смогу… Прости….

Никогда он не казался мне таким милым и желанным. Я рванулась к нему всем телом, не помня себя. Но он отпустил мои руки, спокойно отступил, и уже твердо и решительно произнес:

– Прости!..

И вышел из комнаты. Он не бежал, не спешил, шел спокойно.

Оставшись одна, я упала на стул и расплакалась. Сначала я плакала мучительно, отчаянно. Но вот слезы принесли мне облегчение. Мне уже казалось, что мое желание не такое уж неодолимое, что уже, сейчас я почти преодолела его. Нет, я не считала, что Чоки прав. Я была обижена, даже оскорблена. Но я думала с горечью: «Вот, значит, и это я должна была пережить: тяготение, желание к мальчику и его отказ. Жизнь еще раз напомнила мне о моем возрасте. Что ж…» Но тут какая-то ярость, какая-то сила накатили на меня резкой высокой волной. Я поднялась и распрямилась.

«Нет, я не сдамся жизни так легко! Она будет наносить удары, а я буду вновь и вновь вставать! Да, я не девочка, которая только еще овладевает наукой любви. Что мне эта мальчишеская страсть! Зачем я захотела ее сейчас? Ведь я и в ранней своей юности пренебрегала сверстниками, меня всегда тянуло к сильным зрелым мужчинам…»

«Вот природа и взяла свое! – мне казалось, я слышу чей-то язвительный шепот. – Чего не захотела испытать в юности естественным образом, то испытывай сейчас неестественно. И то, что прежде дало бы веселую радость, теперь обернулось горестными слезами…»

Но так или иначе, все эти размышления немного успокоили меня. Приближалось время обеда. Но мне, конечно, не хотелось есть. Я заперлась у себя. Я думала, что за мной все же пришлют слугу, но нет, меня не беспокоили. Почему-то мне было как-то неловко выйти, показаться Селии. Хотя я была уверена, Чоки не скажет ей.

Я сидела на постели, усталая от размышлений и переживаний. Мне было стыдно, неловко, тягостно. Вдруг в дверь постучали. Это был сильный, резкий стук. В нем я почувствовала какую-то угрозу. Странно, но я не поняла, кто это, и по-настоящему, до сердечного сжатия, испугалась.

Снова настойчиво постучали. Затем толкнули дверь.

Я быстро поднялась с кровати.

– Я сейчас открою…

– Скорее! – раздался повелительный голос моей дочери.

Я испугалась еще сильнее. Что могло случиться? Чоки? Но что с ним?..

Едва я отворила дверь, как Селия резко ворвалась в мою маленькую комнату. Она показалась мне какой-то жесткой птицей, резко обрушившейся на меня. Жестким было ее платье, рукава…

Ее мои янтарные глаза мрачно горели, решимость застыла в ее чертах. Да, она стала женщиной.

Она схватила меня жесткими сильными пальцами за плечи и затрясла с силой.

– Я ненавижу тебя!.. Я не хочу тебя видеть! Убирайся отсюда!.. – Сквозь зубы бросала она. Неужели Чоки мог сказать ей?

– Селия! – растерянно забормотала я. – Почему? Что случилось?..

– Не думай, что если он молчит, то я ничего не знаю. И не смей мучить его! Не смей пользоваться его благородством! Мать!.. – злая язвительность больно ударила меня. – Похотливая кошка! Вон отсюда!..

Я ничего ей не ответила. А что я могла ответить? Я только закрыла лицо руками и заплакала. Она отпустила меня. Но не смилостивилась.

– Можешь реветь, если это тебе так нравится! Меня ты этим не тронешь! Убирайся сейчас же. Сию минуту. Я приказала тебе. Вели заложить карету и уезжай сейчас же. Ну!

– Что ты ему скажешь? – я почти шептала сквозь слезы.

– Это моя забота. А ты убирайся! Я поняла, что говорить бесполезно.

– Велю заложить карету.

– Можешь говорить громко. Его нет дома.

Куда она додумалась его услать? К кому-нибудь из друзей? Почему он ушел, оставил меня? Ведь он такой чуткий. Нет, он просто на ее стороне. И это естественно.

Я подошла к двери.

– Эй! – раздался жесткий окрик за моей спиной. – Собери свои тряпки!

Но я уже немного пришла в себя.

– Этот дом тебе не принадлежит, – но слез я все-таки сдержать не могла, – Этот дом принадлежит моему другу. Эту комнату я сейчас запру и вернусь, когда захочу.

Она ничего не ответила, только постукивала носком туфельки нетерпеливо. И в ее молчании было презрение.

– Выйди, я запру дверь, – сказала я.

Она передернула плечами и вышла. Я погасила свечу и заперла дверь на ключ. Затем мы вышли во двор. Она шла за мной, словно конвойный, охраняющий заключенного. Я попросила кучера заложить карету.