Катарина Фукс - Падение и величие прекрасной Эмбер. Книга 2

– Оставь девочку Николаосу. Он хочет жениться на ней.

– Ложь!

– Спроси его сам! – отчаянно-визгливо выкрикнула я.

В комнате что-то зазвенело, словно колокол. Я лежала на полу, изнывая от этой боли и от этого страшного наслаждения.

Затем дверь приоткрылась, вошел Николаос. Дверь снова захлопнулась. Я не видела его лица. Я так лежала, что не могла видеть лицо Николаоса. Не знаю, видел ли он меня. Но он чувствовал. Я знала его чуткость. Он все чувствовал. Я знала, что он ответит, как надо.

– Я не знал, Николаос, что ты решил жениться, – прозвучал глубокий грудной голос. И это тоже был голос Теодоро-Мигеля.

– Да, – коротко ответил мой друг.

– Решил оставить меня?

– Нет. Вас невозможно оставить. Вы это знаете.

– Зачем тогда жениться?

– Так поступают все мужчины. Вам известно. Николаос говорил отчужденно. Впервые я расслышала странный его акцент, греческий выговор.

– На цыганочке жениться?

– Да.

– И чтобы титул тебе?

– Да.

– Обвели старика вокруг пальца, но я добрый. Я очень добрый. Я плачу, когда страдают люди. Но страдание необходимо. Пролитая кровь обновляет народ. Народ знает… знает и любит проливать кровь. И любит тех, кто проливает кровь. Да, только тех, – голос прозвучал жестко, затем вновь стал старчески расслабленным. – Значит, не бросишь, Николаос?

– Вам известно. То, наслаждение, что даете вы, его ничем не заменить.

– То-то! Целуй.

Он неуклюже повернулся задом, нагнулся и оголил зад. Я увидела, как Николаос наклонился, встал на одно колено и приложился губами к этому дряблому старческому заду. Немыслимо!

Николаос стоял, преклонив колено. Теодоро-Мигель повернулся к нему и посмотрел. Затем вдруг резко шагнул и отдернул занавес. Я увидела настоящую камеру пыток – дыба, щипцы, колеса.

– Ну, как тебя прикажешь? – спросил Теодоро-Мигель. – Как тебе угодно?

– Как будет угодно вам, – напряженно и тихо отвечал Николаос.

– Мне? Мне будет угодно просто. Я ведь простой и добрый человек. И напрасно, напрасно Леон Горди упрекает меня, будто бы я одержим неестественными страстями. Он, видите ли, презирает меня. Но не всем же быть такими пресно-правдивыми, как он! Встань!

Николаос поднялся.

И тогда Теодоро-Мигель с силой ударил его кулаком по лицу. Николаос пошатнулся, но не вскрикнул. Я почувствовала, как внезапная страшная дрожь охватила мое тело. Я сунула пальцы в рот, кусала костяшки. Теодоро-Мигель ударил еще раз. Я видела, как текла кровь. Он выбил Николаосу глаза. Я приподнялась на локтях и видела лицо Николаоса… как текло по лицу… Он стоял, не кричал… Но самое страшное было, что меня трясло в мучительных пароксизмах наслаждения… Это было самое страшное…

– Теперь уходи вместе со своей старой шлюхой. – Теодоро-Мигель теперь говорил лениво, словно сытый кот мурлыкал. – Кажется, я ее неплохо удовлетворил. Запомнит. Разрешаю тебе жениться на Ане де Монтойя. Титул перейдет к тебе. Я это сделаю. И не огорчайся. Я простил тебя. Я по-прежнему люблю тебя. Мы будем видеться, – он хихикнул на слове «видеться».

Как мы снова оказались в карете, не помню. Но помню, что Николаос шел прямой, не стонал, не кричал, только слегка опирался на мою руку.

Карета тронулась. Было уже по-утреннему холодно. Только теперь Николаос потерял сознание. Обморок был глубоким. Я не могла привести его в себя. Руки его, его окровавленное лицо были холодны, как лед.

Карета остановилась у дверей нашего дома. Я выбралась и попыталась снова привести Николаоса в чувство. Но мне это никак не удавалось. Я выглянула из окошка кареты и тихо окликнула кучера:

– Помогите мне. Он без сознания. Не может выйти.

Кучер молча слез с козел, вытащил Николаоса из кареты и положил на землю. Затем так же молча снова взобрался на козлы, карета тронулась.

Я постучала в ворота. Привратник тотчас отозвался. Значит, в доме нас ждали; может быть, и вовсе не ложились. Ворота отворились. Да, нас ждали – привратник и Альберто. Они не стали суетиться, вскрикивать, удивляться. Наверное, они о многом подозревали или даже знали. Наверняка они и сами прошли все муки в застенках инквизиции.

Они отнесли Николаоса в его комнату.

– Пошлите за доктором Пересом, скорее, – попросила я.

Перес явился быстрее, чем я ожидала. До его прихода мы так и не смогли привести Николаоса в чувство. Перес сумел оказать ему помощь, обморок перешел в глубокий сон. Мы смыли кровь с лица. Перес наложил повязку. Не о чем было спрашивать. Ясно было, что у Николаоса теперь нет глаз, видеть он больше никогда не будет. Как воспримет это Чоки? Что ему сказать, как объяснить?

Пересу ничего не надо было объяснять.

– Я знал, что этим кончится…

И вдруг он глухо зарыдал, уткнув голову в колени, сидя на краю постели своего друга.

– Знал? – У меня от боли сердце зашлось, я стояла перед ним грязная, окровавленная, оскверненная. – Знал?! И терпел? И пользовался? Да?!

– То, что я делаю, нужно людям, – глухо отозвался он.

– Нет! Не нужно, не нужно, не может быть нужно людям то, что дается такой ценой! Нет!.

– А твое освобождение какой ценой добыто?

– Хорошо. Ты прав. Молчи. Я знаю, что я сделаю.

– Нет! – Он схватил меня за руки, вскочив. – Ты этого не сделаешь. Не сумеешь. Ты этим только навредишь. Всем. И ему. – Перес кивнул на Николаоса. – Ему в первую очередь.

– Но так невозможно! Невозможно терпеть и пользоваться. Невозможно.

– Права и ты. Надо обдумать. Но так, чтобы это не повредило нам всем. А сейчас иди вымойся. На тебя страшно смотреть.

Я покорно отправилась в ванную.

Смывая с себя грязь минувшей ночи, я снова и снова представляла себе Николаоса. Вот мы сидим в гостиной. Вот он разговаривает со мной, улыбается, заботится о Чоки. А вот что стояло за всем этим. За моим освобождением. Господи! Но где же в этом мире можно спастись? Где есть такая земля, такая страна, чтобы не было таких мучений, чтобы не зависеть от тех, у кого власть? Нет. Нигде нет. Всюду одно.

Я вымылась, переоделась в чистое и вернулась в комнату Николаоса. Перес сидел теперь на стуле у его изголовья. Я тоже пододвинула стул и села.

Кажется, мы просидели неподвижно более часа. Потом раздался голос Николаоса, голос был слабый, но это был его голос.

– Где я? Кто со мной?

Это было совсем странно, но он спрашивал спокойно.

– Ты дома. – Я опустилась на колени у постели и гладила его щеки. – Это я, Эльвира. И Сантьяго Перес здесь.

– Это хорошо, – спокойно сказал Николаос. – Сантьяго! – Он протянул руку. – Как ты думаешь, когда я смогу встать?

– Думаю, через несколько дней будешь на ногах. – Перес старался, чтобы его голос не дрожал. – Пока тебе надо лежать.

– Хорошо. Я посплю еще немного. Устал. Но вдруг он вспомнил.