Мэйдлин Брент - Тени прошлого

Я опять уткнулась в журнал и прочитала: «Фотография с картины «Девушка с бабочкой» мистера Тоби Кента, которая произвела сенсацию на последней выставке в Париже».

Я очень обрадовалась успеху Тоби. Сенсация! Так говорилось в журнале. И он назвал ее «Девушка с бабочкой», потому что видел золотую бабочку у меня на плече. Это утвердило меня в моем решении ничего никому не говорить, даже Мэтти... Нет, тем более Мэтти. Она-то наверняка заинтересуется, почему и художник, и мистер Райдер называют меня одинаково.

Стараясь ничем не выдать своего волнения, я перевернула страницу, чтобы найти начало статьи. Она называлась «Современные импрессионисты», и быстро пробежала ее глазами, пока не наткнулась на несколько известных имен, которые Тоби называл мне, когда пытался объяснить, во что верили импрессионисты и как они работали. Потом я перевернула страницу, нашла имя Тоби и стала читать внимательно.

Англичанин Тоби Кент, которому едва исполнилось тридцать лет, получил неожиданную известность в парижских художественных кругах, благодаря своим пяти картинам. Из них более всего известна «Девушка с бабочкой», фотография с которой помещена на обложке.

Я ничего не понимала. Пять картин? Каким образом Тоби мог написать еще картины, когда он был в море без красок и кистей? Наверное, остальные четыре он написал раньше. Но ведь тут сказано, что «Девушка с бабочкой» – первая, и я помню, как Тони, смеясь, сказал мне тогда, что наконец-то нашел то, что искал много лет. В любом случае, если память меня не подводит, Тоби ушел в плавание и его еще нет в Париже.

Постаравшись унять свое удивление, я стала читать дальше.

На прошлой неделе ваш корреспондент сумел взять интервью у мистера Кента и задать ему вопрос, который возбудил больше всего любопытства в художественных кругах: «Почему вы назвали картину «Девушка с бабочкой» и кто вам позировал для нее?» Должен сказать, что манеры у мистера Кента весьма приятные, чего не скажешь об ответах. Повторяю в точности его слова: «Сэр, почему я назвал ее «Девушкой с бабочкой» – это мое дело, а кто она такая – ее дело».

Я мысленно улыбнулась, потому что почти слышала, как Тоби Кент произносит это. Ему весело, но он вовсе не желает производить нужное впечатление на корреспондента, который наверняка не из последних в своем мире. Когда я стала читать дальше, у меня перехватило дыхание.

Ходят слухи, что картину хотели купить несколько человек, но она была продана американскому коллекционеру за сумму, эквивалентную тысяче восьмистам фунтов стерлингов, несмотря на то, что были более выгодные предложения. Когда его спросили, почему он так поступил, мистер Кент весьма дружелюбно ответил следующее: «Какого ч...а вам надо это знать? К тому же я ее не продал, а сдал в аренду». Никому не удалось получить разъяснений на сей счет.

Я с трудом сдерживала радость, узнав о перемене в судьбе Тоби. Тысяча восемьсот фунтов! Да это же целое богатство. Но мне было гораздо важнее то, что ему удалось доказать всем, что он художник, ведь я знала, как много это значит для Тоби.

Дальше я читала не очень внимательно, потому что критик употреблял много специальных терминов, рассуждая о натурализме, цвете, грунте, мазках, о чем я имела не такое уж глубокое понятие. Мне показалось, что он не в восторге от импрессионистов, когда заявил, что Тоби вышел из этой школы, несмотря ни на что, с великолепными картинами. В них, как он написал, есть интеллектуальная безжалостность, чего нет ни у одного импрессиониста.

Наконец я добралась до последнего абзаца.

Из пяти картин, которые ваш корреспондент видел в галерее «Монтень», две – портреты, на двух изображены уличные сценки, и одна – натюрморт. Мы пересняли для вас два портрета. Более интересный из них, по-видимому, – «Девушка с бабочкой», но на мой взгляд другой ничем не уступает первому и называется «Официант». Кое-кому могут не понравиться работы мистера Кента, но у вашего корреспондента нет никаких сомнений в том, что его ждет великий успех.

Я еще раз взглянула на вторую фотографию, более внимательно, но поначалу все равно ничего не могла разобрать, зато потом, постепенно, из неряшливых мазков, как живой, появился Арман, с которым я вместе работала в «Раковине». Он был таким, каким я привыкла его видеть – в белом смокинге, с намазанными бриллиантином волосами, длинными, загибающимися книзу усами. Он стоял, чуть склонив голову набок, с блокнотом в руке, в который вписывал очередной заказ.

Я смотрела на него, как зачарованная, потрясенная тем, что увидела. На фотографии, на совсем маленькой фотографии, которая лишь отдаленно напоминала картину и на которой не было никаких других цветов, кроме черного и белого, колдовская кисть Тоби изобразила того Армана, которого вы не увидите ни на одной фотографии.

Я услышала свое имя и поняла, что его произнесли уже не в первый раз. Не сразу я пришла в себя и оглянулась. На меня с улыбкой смотрел Джеральд.

– Честное слово, Ханна, вы сейчас где-то витали и очень далеко отсюда. Что вас так заинтересовало в журнале?

– О, прошу прощения, мастер Джеральд. – Я закрыла журнал, стараясь не спешить, чтобы не дать повод думать, будто я что-то скрываю. – Я читала о парижских художниках. Их было очень много на Монмартре.

– Да, там их много, – сказал он, не выказывая особого интереса. – Я хотел немного поиграть «hammerclavier». Может быть, вы согласились бы пойти со мной и послушать.

Я напрягла память, которая весьма обогатилась за последние пять недель музыкальными знаниями, и спросила:

– Бетховена? Его сонату для фортепьяно?

Джеральд просиял.

– Да. Соната си бемоль мажор. Опус сто шесть.

– Спасибо, мастер Джеральд, с удовольствием, если мисс Джейн и Мэтти не возражают.

Через пять минут я уже слушала волшебную музыку, но совсем не так, как учил меня Джеральд, чтобы лучше понять ее. Я слушала ее иначе, чем обыкновенно, потому что мои мысли были далеко. Я думала о том, надо ли мне написать Тоби Кенту, чтобы он знал, как я рада его успеху. Поразмышляв об этом, я решила, что писать не надо. Вряд ли французская полиция перехватит письмо и выследит меня, просто у Тоби теперь другое положение, и хотя он всегда был очень добр ко мне, зачем ему мое письмо? Весь мир переменился для него, как он переменился для меня, и мы оба должны смотреть вперед, а не назад.

То ли от музыки, то ли от таких мыслей мне стало очень грустно, но, хотя я попыталась отыскать внутри себя причину этой грусти, я не смогла этого сделать, и пока Джеральд играл, tristesse занозой сидела у меня в сердце. Ночью в постели я долго лежала без сна, раздумывая о том, получила ли полиция мое письмо, а мистер Дойл – свои золотые запонки. В письме к Тоби я просила его поговорить об этом с инспектором Лекуром.