Сабрина Джеффрис - В плену твоих желаний

– Тогда ты должен согласиться на мои требования.

Венеция сбросила пеньюар и осталась довольна, видя, как Лахлан пожирает ее глазами. Подцепив поношенную вещицу одним пальцем, она подошла к нему и принялась дразнить, поводя тряпицей между его ног, как раз над возбужденной плотью, разбухшей так, что брюки готовы были лопнуть. Спасибо Господу за те книжонки о гаремной жизни и за подробные письма ее подруги Амелии о выступлениях восточных танцовщиц в Марокко, где та жила теперь со своим мужем – американцем.

– Видимо, ты оказался прав насчет меня, – произнесла Венеция хриплым шепотом, когда Лахлан застонал. – У меня и вправду прорезались порочные наклонности.

Ее новоиспеченный муж крепко выругался.

– Я не вечно буду связанным! – Он просто обжигал ее взглядом. – Как только я освобожусь, ничто мне не помешает всыпать тебе как следует.

– На твоем месте я бы поостереглась изрекать подобные угрозы. – Она опускала и поднимала ветхую тряпицу, задевая его возбужденную плоть, отлично зная, что это только еще больше распаляет его, не принося облегчения. – Кроме того, я могу заявить, что не понимаю по-гэльски, и у тебя не будет жены.

Лахлан угрожающе прищурился:

– Весь мой клан опротестует твои слова, подтвердив, что ты во всеуслышание заявила, что понимаешь, о чем идет речь.

– А я со своей стороны снова заявлю протест. За этим последует безобразное разбирательство в суде. – Венеция зарылась пальцами в его волосы и оттянула ему голову назад так, чтобы их взгляды встретились. – Скажи мне, Лахлан, кому, как ты думаешь, поверит судья? Дочери графа? Или неотесанному горцу, похитившему эту самую дочь? К тому же перед этим целых шесть месяцев притворявшемуся мертвым?

Лахлан со стоном закрыл глаза.

– Хорошо, дорогая, ты своего добилась. Выдвигай свои требования.

Отпустив его голову, Венеция начала с самого малого, чтобы усыпить его бдительность.

– Первым делом я хочу настоящего венчания в церкви, со священником и свидетелями. Я не собираюсь рисковать и не хочу, чтобы наш брак был оспоренным, когда появятся дети.

Глаза Лахлана радостно вспыхнули, когда она упомянула о детях.

– Конечно, мы обвенчаемся. Твой отец и тетушка, безусловно, потребуют того же. И я с этим согласен.

– Хорошо. Теперь речь пойдет о более серьезных вещах. Во-вторых, я хочу услышать от тебя то, что никто другой мне, похоже, не скажет.

– О чем ты?

– О том, что сегодня днем говорил Маккинли. О чем ты сам как-то упомянул. Будто папа устроил, чтобы тебя наказали за что-то много лет назад. Я хочу знать, как и за что.

Румянец залил щеки Лахлана, а сам он съежился в кресле.

– Представить себе не могу, зачем тебе это нужно знать?

– Потому что к тому времени, как приедет папа, я должна знать абсолютно все. Мне нужно ясно представлять себе, с чем я имею дело.

Лахлан угрюмо посмотрел на нее:

– Я уже сказал тебе, что не допущу, чтобы ты разговаривала со своим отцом вместо меня, так что если ты думаешь держать меня связанным, пока я не пообещаю…

– Я думаю, что к тому времени, как я разделаюсь с тобой, Лахлан Росс, ты готов будешь обещать мне все, что угодно, – сказала Венеция, ощущая огромный прилив сил, потому что в кои-то веки она может контролировать ситуацию. Она развязала тесемки ворота своей рубашки и распахнула ее ровно настолько, чтобы стали видны пышные округлости ее грудей и темная ложбинка между ними.

Его взгляд сразу же устремился туда, словно стрела к мишени.

– Силы небесные, – произнес он хрипло.

– Расскажи мне, о чем говорил Маккинли, и я не только сниму рубашку, но и позволю тебе попробовать то, что под ней.

Выпуклость между ног Лахлана еще больше увеличилась в размерах.

– Ты порочная женщина.

– Да, у меня был хороший учитель.

Он сдавленно рассмеялся:

– Пожалуй, это правда.

Венеция спустила рубашку с одного плеча.

– Ну так что ты мне скажешь?

– Сними рубашку совсем, – простонал он. – Тогда я тебе скажу.

– Нет, сначала ты мне расскажешь. – Она подошла ближе и, наклонившись, потерлась прикрытой грудью о его щеку.

Лахлан быстро повернул голову и захватил сосок вместе с полотном в рот. Она не воспротивилась этому… но всего на миг. Затем отступила.

– Скажи мне, Лахлан!

Желваки заходили на его скулах, и он сердито посмотрел на нее:

– Я ни за что не позволил бы тебе связать меня, если бы знал, что ты способна на такую жестокость.

– Но ты позволил, и я хочу, чтобы ты мне рассказал все. Всю правду, с начала и до конца.

– И ты не перестанешь мучить меня, пока я тебе не расскажу?

– Да.

Лахлан вздохнул:

– Ну ладно.

Расправив плечи, он устремил взгляд вдаль сквозь пламя свечей.

– Когда мне было шестнадцать, один из арендаторов в Брейдмуре однажды увидел группу мальчишек, выбегавших из фруктового сада с котомками, полными яблок. Поскольку они были моими друзьями, фермер сказал твоему отцу, что я тоже был с ними. – Глаза Лахлана пылали гневом, когда он перевел взгляд на Венецию. – Но это было не так. В то время я никогда ничего не воровал, и яблоки в том числе. Я просто был отчаянным парнем. – Его шотландский акцент стал резче, заметнее, словно все годы странствий и службы в британской армии исчезли бесследно и он снова стал тем шотландским пареньком. – Но твой отец вбил себе в голову, что я принимал участие в краже, и разбушевался. Он потребовал от моего отца, чтобы тот принял меры. Сказал, что нужно отвести меня к судье и серьезно наказать, чтобы неповадно было.

Венеция покачала головой, не веря своим ушам:

– Из-за каких-то яблок?

– Он сказал, что это вопрос принципа. Он был уверен, что это я подбил всех ребят на кражу. И даже после того, как мои друзья сказали, что меня с ними не было, он заявил, что не верит этому и они просто выгораживают меня как сынка лэрда. – Лахлан тяжело вздохнул. – Отец позвал меня к себе. Я поклялся, что не имею никакого отношения к этому делу, – думал, он мне доверяет. Но, вместо того чтобы встать на мою сторону, отец пообещал твоему отцу меня наказать, якобы для того, чтобы избавить меня от суда, но… – Лахлан снова отвел взгляд в сторону, и лицо его исказилось мукой при воспоминании о пережитом позоре. – Но уж лучше давать показания в суде, чем вытерпеть то, что затеял мой отец. Публичную порку.

Эти слова потрясли Венецию.

– Мой отец, конечно, не согласился.

– О, напротив, дорогая, охотно. Граф просто взбесился из-за кражи, а мой отец очень хотел ему угодить. Одному Богу известно почему. Поэтому он выставил меня перед всем нашим кланом и людьми твоего отца, затем спустил с меня штаны и всыпал мне двадцать ударов палкой.

– О, Лахлан, – с болью в голосе прошептала Венеция. Сердце ее горестно заныло, когда она представила себе, какое унижение, ему пришлось пережить. Мальчику шестнадцати лет, такому гордому и непокорному, каким был Лахлан…