Эптон Синклер - Сильвия

И, подумав немного, добавила:

– Ладно, скажите его величеству, что я дам ему еще одну аудиенцию!

Сильвия обещала ван Тьюверу прокатиться с ним в автомобиле на следующий день. Он приехал в конном экипаже и объяснил, что завтракал в Кембридже и на обратном пути застрял – в моторе не хватило бензина.

– Мой шофер страдает слабоумием! – сказал ван Тьювер, и в тоне его голоса Сильвия уловила неприятно резанувшее ее напускное добродушие. Автомобиль приехал позже, чем он рассчитывал, и Сильвия с изумлением слушала, как он делал выговор шоферу. Тот попробовал было оправдаться, но ван Тьювер не дал ему и слова сказать.

– Да я вас и слушать не желаю! Вы не имеете права давать мне какие бы то ни было объяснения. Вы знаете, что я требую от своих слуг только исполнительности. Я вас больше держать не буду. Ищите себе другое место.

– Слушаюсь! – ответил шофер.

Сильвия села в автомобиль, едва понимая, что говорит ей ван Тьювер. Ее смутили не его слова. Он, конечно, вправе был сделать выговор шоферу. Ее поразил его тон, резкий, острый, как нож. Ему, очевидно, и в голову не приходило, что она обратила внимание на эту сцену. Он, вероятно, даже счел бы это признаком дурного тона.

Но она хотела быть справедливой и говорила себе, что ее удивило подобное отношение к белому слуге, а не сама жестокость к подчиненному. У них, на Юге, совершенно разное отношение к белым слугам и к неграм. К белым относятся гуманно и щадят их человеческое достоинство, а негров и за людей не считают. Обругать негритянку «обезьяной» или отодрать негра за уши за малейшую провинность считается там в порядке вещей. Но говорить так с человеком белой расы – без гнева, но с холодной, угрюмой злобой – это казалось ей диким.

Они тотчас вернулись к вчерашнему разговору. Сильвия стала объяснять ему, почему ей невозможно взять на себя роль его друга. Уже одни условия его жизни ей чужды и мало симпатичны. Хотя бы этот раскол в университетской колонии. Здесь две совершенно противоположные друг другу группы. Одна работает и проникнута истинно демократическим духом, другая развлекается и всячески старается поддерживать свое сословное достоинство и отстаивать сословные преимущества. Симпатии Сильвии были на стороне первой группы, к которой ван Тьювер не принадлежал.

– Да и что для вас этот университет! Разве он дает вам что-нибудь, чего вы не могли бы иметь в любом ином месте? Здесь учатся люди со всех концов Америки, и среди них только вы один занимаете исключительное, обособленное положение. Вы ни с кем не сходитесь, а между тем вы ведь слишком умны для того, чтобы отрицать в других ум, знания, привлекательные черты характера.

– Нисколько! Но я не могу знакомиться со всеми, у меня слишком мало времени для моих личных дел… – И, уловив насмешливую улыбку на лице Сильвии, добавил: – Это правда! Вы не хотите или не можете этого понять. Потом, скажите, разве вы поддерживаете знакомство со всеми, кто случайно представлен вам?

– Да ведь мы о разных вещах говорим, мистер ван Тьювер! Я девушка. И далеко не свободна в своих поступках. Могу вам, однако, сказать даже о себе. В прошедшем году я танцевала на университетском балу в Нью-Йорке, где один из моих кузенов получил ученую степень. Мне представили одного студента, оказавшегося из другой корпорации, враждебной аристократической корпорации моего кузена. Этот молодой человек произвел на меня прекрасное впечатление, и я танцевала с ним опять и опять, хотя все негодовали. Как! Нарушать солидарность! «Какая странная солидарность!» – отвечала я. – Солидарность значка!

– Все это прекрасно, – ответил ван Тьювер. – Красивым женщинам разрешается иметь свои капризы. Но общественные и товарищеские отношения основаны на других принципах. Люди известного круга не могут сближаться с людьми другого круга.

– И для того чтобы избежать сближения с товарищами, вы живете закрытым домом?

– Закрытым домом! Мало ли людей живут закрытыми домами! Ваш отец тоже живет закрытым домом!

Сильвия рассмеялась.

– У нас большая семья! А вы живете особняком только из гордости.

– Дорогая мисс Кассельмен, – терпеливо ответил он, – я рос в одиночестве и роскоши, и судьбе угодно было одарить меня большим состоянием. Отчего же мне не пользоваться им?

– Вы могли бы тратить его на благо других!

– На благотворительные дела? Но разве вы не знаете, что от благотворительности никакого толку не бывает.

– Нет, я этого не знаю. Но, во всяком случае, вы могли бы приносить другим добро, а не только зло и вред.

– Зло и вред, мисс Кассельмен?

– Да! Ваш образ жизни служит ложным идеалом для других студентов. Все, знающие вас или только слышавшие о вас, неминуемо должны стать или льстецами, или анархистами. Вы убиваете самые лучшие чувства в студенчестве.

– Например?

– Здесь есть «Мемориал-холл». Это прекрасное учреждение. И хотя бы все близкие мне люди разубеждали меня в этом, я все-таки останусь при своем мнении. Это прекрасное учреждение. Здесь вы можете встретить университетскую демократию, и здесь царит дух истинного товарищества. Вы никогда не завтракали, не обедали в «Мемориал-холле»?

– Нет, – ответил он. Сильвия подумала немного.

– Женщины ходят туда? – спросила она.

– Нет.

Сильвия рассмеялась.

– Ну, конечно, это только так, каприз красивой женщины, как вы раньше сказали. Но если бы вы, Дуглас ван Тьювер, если бы вы, скажем…

– …стал бы есть в «Мемориал-холле»! – воскликнул он. – Мисс Кассельмен, я там есть не могу, меня самого съедят там.

– Иначе говоря, – холодно сказала она, – вы не можете держать себя настоящим мужчиной среди других мужчин.

Он молчал, уязвленной ее замечанием. Но, овладев собою, он заговорил опять и стал настойчиво допытываться, чем и как он может заслужить ее расположение, и с ужасом повторил:

– Есть в «Мемориал-холле»!

– Мистер ван Тьювер, – сухо сказала Сильвия, – мне очень мало дела до того, будете ли вы есть в «Мемориал-холле» или вовсе есть не будете. Я говорю только о том, что вы должны лучше устроить свою жизнь!

Он кротко выслушал ее нагоняй.

– Вы, очевидно, считаете меня невозможным человеком, – сказал он, – но верьте, я хочу и стараюсь понять вас. Вы убеждаете меня в необходимости изменить мою жизнь, а я никак не могу понять этой необходимости. Какое кому зло я делаю тем, что держусь особняком?

– Дело не в том, что вы держитесь особняком! – ответила Сильвия, тронутая его искренним недоумением. – Вы пренебрегаете обществом товарищей и возбуждаете ненависть и зависть, вносите смуту в студенческую среду. Кажется, теперь здесь тоже идет борьба?

– Вы говорите о выборах в студенческий совет?

– Да! Сколько здесь интриг, сколько злобы накопилось в сердцах! Вы, вероятно, и на лекции не ходите. Наверное, даже не знаете, какие профессора что читают.