Сидони-Габриель Колетт - Клодина в Париже

И вот я пишу Клер сердечное, самое обычное письмецо. Французское школьное сочинение: «Письмо молодой девушки своей подруге, в котором сообщается о приезде в Париж». О Мадемуазель! Рыжая мстительная Мадемуазель, мне кажется, я слышу – правда, меня ещё немного лихорадит, – слышу ваш резкий голос, способный подавить любой беспорядок. Чем занимаетесь вы с вашей малюткой Эме в этот час? Я себе представляю, достаточно хорошо представляю это. И от того, что я представляю это, у меня поднимается температура…

Папа, которого я навела на мысль о тётушке Кёр, все эти дни делал робкие попытки отвезти меня к ней. Чтобы нагнать на него страху, я то и дело громко выкрикивала:

– Поехать к тётушке? Вот уж придумал! Это при моих-то обстриженных волосах, с таким жалким лицом, да к тому же у меня нет ни одного нового платья! Ты что, папа, хочешь погубить моё будущее, не оставить никаких надежд на замужество?

Только это ему и требовалось. Лицо моего Короля-Солнце проясняется.

– Сто тысяч чертей! А мне чертовски нравятся твои короткие волосы! Да нет, в конце концов, я хочу сказать… Я как раз сейчас выправляю одну довольно трудную главу. Мне на это понадобится ещё неделька.

Всё идёт хорошо.

– Давай-ка, Мели, ленивая жужелица, пошевеливайся, переверни всё вверх дном, вывернись наизнанку! Мне нужна портниха.

Наконец удаётся отыскать портниху, она является к нам со словами «чего изволите». Живёт она в нашем доме, женщина уже немолодая, зовут её Пулланкс, она довольно робкая, терзается сомнениями, не любит облегающих юбок и похваляется старомодной порядочностью. Сшив платье из синего сукна, совсем простое – корсаж с маленькими застроченными складочками, простёганный круглый воротник, закрывающий шею до самых ушей (покажем её позже, когда я немного поправлюсь), – она приносит мне – что за неправдоподобная честность! – остатки ткани после раскроя, обрезки в три сантиметра. Ужасная женщина, у неё янсенистская манера осуждать «нескромные платья, которые так любят носить в наше время»!

Что ещё другое может вызвать такое неудержимое желание выйти из дома, как не новое платье! Но я напрасно упрямо расчёсываю щёткой волосы, отрастают они слишком медленно. Во мне постепенно пробуждается энергия прежней Клодины. Единственное, что делает мою жизнь сносной, – это изобилие бананов. Если покупать их совсем зрелыми и дать им немного подгнить, бананы – это дар Божий в бархатной одёжке! Фаншетта не выносит их запаха.

Тем временем (недели через две) я получаю от Люс ответ: нацарапанное карандашом письмо, от которого, признаюсь, просто цепенею.

Моя дорогая Клодина, слишком поздно ты вспомнила обо мне! Насколько было бы лучше, если бы ты подумала об этом раньше, это придало бы мне сил выносить все мучения. Я провалила вступительный экзамен в педагогическое училище, и сестрица моя всё ещё заставляет меня за это расплачиваться. По любому поводу и без всякого повода на меня обрушивается град пощёчин, так что того и гляди башку свернут, и ещё она не даёт мне никакой обувки. Я не могу просить у матушки разрешения вернуться домой, она меня просто изобьёт. И уж, конечно, нечего ждать помощи от Мадемуазель, она по-прежнему без ума от моей сестры, которая вертит ею как хочет. Я раз пять-шесть прерывала письмо: не хочу, чтобы она его перехватила. Когда ты была здесь, они тебя немножко боялись. А сейчас всему конец, с тобой ушло всё, и я бы распрощалась с этим миром, если бы так не боялась покончить с собой. Не знаю, что я сделаю, но долго так продолжаться не может, Я убегу отсюда, уеду куда глаза глядят. Не смейся надо мной, моя дорогая Клодина. Увы, даже если бы ты была здесь просто чтобы задать мне взбучку, для меня и это стало бы радостью. Обе девицы Жобер и Анаис поступили в училище, Мари Белом работает продавщицей в магазине, у нас четыре новых пансионерки, они подружки, а что касается фиалок, не знаю, может, они и распускаются, но я так давно не выходила на прогулку. Прощай, моя Клодина, если бы ты только могла найти способ сделать меня не такой несчастной, или приехала бы навестить меня, ну прошу тебя это был бы акт милосердия. Целую твои прекрасные кудри и твои чудесные глаза, которые меня совсем не любят, и все твоё милое личико и белую шейку; не смейся надо мной, не надо смеяться над горем, из-за которого плачет твоя

Люс.

Как они поступают с ней, эти ведьмы? Бедняжка моя Люс, такая слабохарактерная, достаточно злая, чтобы не быть доброй, но достаточно трусливая, чтобы не быть злой, я так и не смогла взять тебя с собой! (Впрочем, у меня и не было такого желания.) Но у тебя теперь нет мятных леденцов, нет шоколада, и с тобой нет больше Клодины. Новое здание школы, торжественное открытие её министром, доктор Дютертр… Как всё это теперь далеко от меня! Доктор Дютертр, до сих пор вы были единственным мужчиной, осмелившимся поцеловать меня, да ещё в уголки губ. Ваш поцелуй обжёг меня и напугал: неужели именно этого я должна ожидать, когда дело дойдёт до большего, от мужчины, который полностью завладеет мной? В качестве практического наставления в любви это слишком уж мимолётно. К счастью, теоретически я осведомлена гораздо, больше, – правда, тоже имеются свои тёмные пятна. Потому что никакая библиотека, даже папина, всему научить меня не сможет.

Вот вам краткий, неполный рассказ о первых моих месяцах в Париже. Моя «чистовая тетрадь», как говорили мы в Школе, хорошо осведомлена обо всех событиях, так что мне нетрудно будет и впредь придерживаться этого. Дел у меня здесь не Бог весть сколько: шить прелестные рубашечки для моего приданого, его у меня всё ещё недостаточно, и панталончики; приглаживать щёткой волосы – теперь на это нужно совсем мало времени, – расчёсывать гребешком беленькую Фаншетту – с тех пор как она стала парижанкой, у неё почти нет блох, – укладывать её на плоской подушечке на подоконник, чтобы она дышала воздухом. Вчера она заметила в окно большого кота, которого… как бы это сказать… обкорнала консьержка, и с высоты четвёртого этажа посылала ему невнятные неопределённые ругательства своим грубоватым деревенским голосом, немного хриплым после родов на лоне природы. Мели заботится о ней, приносит ей в горшочках котовик, степную мяту против запора, которую наша бедная красавица жадно поедает. Вспоминает ли она наш сад и толстое ореховое дерево, куда мы часто совершали вместе экскурсии? Думаю, что да. Но она так любит меня, со мной она станет жить где угодно, в любой дыре!

В сопровождении Мели я с наслаждением посещаю большие магазины. На улице на меня оглядываются, потому что я бледная и худая, с пышными короткими волосами, и потому что Мели носит френуазский головной убор. Доведётся ли мне испытать на себе вожделеющие взгляды «пожилых господ», пристающих на улице к женщинам, о которых столько рассказывают? Там видно будет, а сейчас я занята делом.