Виктория Холт - Сама себе враг

В споре же с Гастоном у меня имелись неопровержимые доводы, поэтому я тогда раскипятилась:

– А как насчет нашей матери, а? Она королева и самая главная особа в стране. Она главнее герцога де Сюлли, который был такой важный, а больше – нет. А все почему? Потому что наша мать его не любит. Королева может быть такой же великой, как и король… и даже еще более великой! Вот, например, эта ужасная Елизавета Английская [15]… Она ведь в пух и прах разбила испанскую армаду!

– Ты не должна говорить об этой женщине. Она была… – Гастон приблизил губы к моему уху и прошептал страшное слово: – Еретичкой!

– Королевы могут быть такими же важными, как и короли. Это мой трон, поэтому становись передо мной на колени, или я велю тебя пытать. Но сперва я расскажу нашей матери, что, по-твоему, королевы не имеют никакого значения.

Но, несмотря на все наши ссоры, мы любили друг друга.

Каждое утро в детскую приходил месье де Брев, чрезвычайно образованный человек, обучавший нас разным наукам. Занимался он в основном с моими старшими сестрами Елизаветой и Кристиной, но мы с Гастоном тоже присутствовали на этих уроках. Возможно, месье де Брев был слишком уж ученым для того, чтобы понять маленьких детей; а возможно, мы с Гастоном просто не могли сосредоточиться надолго на чем-либо одном. (Моя сестра Елизавета говорила, что умы наши подобны порхающим с цветка на цветок бабочкам: ни на чем не способны они толком остановиться и ничего не могут в себя впитать.) В любом случае склонностью к наукам мы с Гастоном явно не отличались, поэтому, слушая месье де Брева и тщетно пытаясь понять, что же он от нас хочет, мы с нетерпением ждали того часа, когда можно будет отправиться на урок танцев.

По крайней мере, наш учитель танцев был доволен нами, и особенно – мной.

– Ах, мадам Генриетта, – восклицал он, прижимая руки к груди и закатывая глаза, – это было прекрасно… прекрасно! Ах, моя дорогая принцесса, вы приведете в восторг весь двор.

Я обожала танцевать. Правда, петь любила еще больше…

Но вернусь к своему рассказу.

Однажды мы сидели в классной комнате и слушали – вернее, пытались слушать – месье де Брева. В голове у меня в тот день засело прелестное платье Кристины, и я размышляла, могу ли попросить у мадам де Монглат такое же… И вдруг я заметила, что Елизавета выглядит очень печальной и озабоченной, а на учителя нашего вообще не обращает никакого внимания.

Я подумала: кажется, она плакала.

Как странно! Елизавета была на семь лет старше меня. Они с Кристиной были закадычными подругами, хотя Кристина и была намного младше сестры. К нам с Гастоном Елизавета всегда относилась с доброжелательной терпимостью. Она всегда казалась недосягаемой – почти взрослой. Было трудно представить ее плачущей. Но – вот… Глаза у нее были красные. Что-то случилось. Интересно – что?

Месье де Брев стоял рядом со мной и держал в руках листок, на котором я должна была что-то написать – однако я понятия не имела, что именно. Меня так беспокоила Елизавета, что я даже не подумала заглянуть в листок Гастона и списать все у брата – что, правда, было делом рискованным, ибо Гастон неизменно проявлял невежество, не уступающее моему.

– Ах, мадам принцесса, – качая головой, с грустью произнес месье де Брев. – Боюсь, нам никогда не удастся сделать из вас ученого.

Я улыбнулась ему. Не так давно я поняла, что если улыбнуться особенным образом, то некоторые люди сразу перестают сердиться и становятся очень милыми. Увы, ни моя мать, ни мадам де Монглат в число этих людей не входили.

– Нет, месье де Брев, – ответила я, – однако учитель танцев говорит, что моя грациозность поразит весь двор.

Он чуть улыбнулся и похлопал меня по плечу. И это было все! Никакого замечания. Что может сотворить улыбка! Если бы я только могла очаровать ею мадам де Монглат.

Мои мысли возвратились к Елизавете, а позже, после занятий, я неожиданно наткнулась на нее, сидящую в одиночестве.

Она вернулась в классную комнату, не сомневаясь, что в этот час там никого не будет, и теперь сидела у окна, закрыв лицо руками.

Я была права. По щекам Елизаветы катились слезы.

Я нежно обвила ее шею руками, поцеловала – и воскликнула:

– Елизавета! Милая моя сестра! Что случилось? Расскажи своей Генриетте.

Но Елизавета хранила молчание, и я уже приготовилась к тому, что она сейчас рассердится и отошлет меня прочь. Однако мне удалось одарить ее своей всепокоряющей улыбкой, и внезапно сестра крепко прижала меня к себе.

– Ну-ну, все в порядке, – бормотала я, похлопывая ее по спине. Разве не удивительно, что я, кроха, должна была успокаивать свою старшую сестру!

– Дорогая малышка! – Елизавета говорила сейчас со мной нежнее, чем всегда. Не то чтобы она была недоброй, просто, казалось, она не замечала моего существования.

– Ты несчастна. Что случилось? – забеспокоилась я.

– О, ты не поймешь, – с грустью ответила Елизавета.

– Пойму. Обязательно пойму! – заверила ее я.

Елизавета вздохнула.

– Я уезжаю… и покидаю вас всех, – сообщила она.

– Уезжаешь? Зачем? Куда? – удивилась я.

– В Испанию, – заявила моя сестра.

– Так далеко?! А почему? – ничего не понимая, допытывалась я.

– Чтобы выйти замуж за сына короля, – ответила Елизавета, подняв на меня грустные глаза.

– Сына короля Испании! О Елизавета, когда король умрет, ты станешь королевой Испании! – восторженно воскликнула я.

– Ты удивлена? – спросила она.

– Нет, – ответила я. – Я знаю, что всем нам придется выйти замуж. Что меня удивляет, так это твоя грусть – а ты ведь станешь испанской королевой!

– И ты считаешь, что ради этого стоит… потерять все остальное? – взволнованно спросила она.

– Но быть королевой – так замечательно! – не унималась я.

– О Генриетта, а как же семья? Представь, что ты должна уехать… покинуть родной дом… отправиться в чужую страну… – голос Елизаветы дрожал, она вот-вот готова была расплакаться.

Я обдумала слова сестры. Бросить всех… Мами, Гастона, мадам де Монглат… Кристину… мать… А взамен получить лишь корону!

– Ты слишком мала, чтобы понять это, Генриетта, – продолжала Елизавета. – Но однажды тебе тоже придется это пережить. И ты должна быть к этому готова.

– А когда? – осведомилась я.

– О, тебе предстоит еще долго ждать. Сколько тебе лет? Шесть. Я на семь лет старше тебя. Через семь лет и наступит твое время, – заявила Елизавета, и слеза скатилась по ее щеке.

Семь лет! Слишком далекое будущее, чтобы сейчас думать о нем. Ведь я даже столько еще не прожила.

– Людовик тоже должен будет жениться, – сказала Елизавета. – Но он счастливее нас: ему, по крайней мере, не придется покидать свой дом.

– Тебе так страшно не хочется уезжать? – спрашивала я, все больше удивляясь.