Эвелин Энтони - Любовь кардинала

– Тогда вы понимаете, насколько я горю желанием быть в хороших отношениях с обеими Высокими Дамами, – объявил кардинал. – Тех, кого любит король, люблю и я. Мать и сын очень близки.

– Но муж и жена – нет, – прервала его Мари. Она не могла вынести это лживое смирение. Он высмеивал ее каждым своим словом, и легковоспламеняемый нрав герцогини уже был готов к взрыву. Но, может быть, именно этого он и добивался? Никогда еще она не испытывала такой ненависти к мужчине, как в тот момент к Ришелье. Ни один человек не становился так ловко хозяином положения, в то время как инициатива ускользала от нее все дальше и дальше.

– Ваше Высокопреосвященство, давайте говорить откровенно. Вы просите, чтобы я обратилась к королеве с просьбой, надеясь при этом, что она заступится за вас перед Марией Медичи? Не могу поверить, что это всерьез. Вы шесть лет преследовали и оскорбляли мою госпожу, она самая несчастная королева в Европе, самая пренебрегаемая и униженная. И ответственны за все вы! Как вы можете вообще ее о чем-то просить?

Ришелье ответил не сразу. Он встал из-за стола и подошел к герцогине, глядя на нее сверху вниз и сложив руки за спиной.

– Вы хотели откровенности, мадам, – тихо сказал он. – Инстинкт подсказывает мне, что вам нельзя доверять. Разум говорит, что вы предубеждены и пренебрежете тем, что я скажу. Тем не менее попытаюсь. Я не в ответе за все то, что сделало королеву несчастной. Виновата она сама, вы и те другие, кто подстрекал ее дерзить королю, игнорировать его желания и бросать тень на его честь, общаясь с Бекингемом. С этого начались ее печали. Мне известны все оправдания: неосторожность герцога, его тщеславие. Все это я знаю наизусть, так как, клянусь Богом, мадам, я прибегал к ним достаточно часто, чтобы удержать короля от того, чтобы он не наказал королеву по-настоящему.

– Она не сделала ничего плохого! – сказала гневно Мари. – А король опять упрекнул ее все тем же при последней встрече!

– Королеву застали в объятиях англичанина во время их свидания. Это было не очень-то по-королевски! И не очень осторожно. Она участвовала в заговоре против моей жизни – это не относится к делу, конечно. Я всего лишь скромный священник и слуга короля и не имею права из-за такой мелочи таить обиду. Но она пошла дальше: дала согласие на заговор, который означал смерть короля и ее брачный союз с его братом.

Кардинал подошел к герцогине вплотную и смотрел на нее сверкающими глазами.

– Уже тогда она была виновна в государственной измене! Но на этом она не остановилась. И спас ее только я! Я, я один скрыл уличающие королеву любовные письма к Бекингему, ее интриги с Англией. Я не преследовал королеву, мадам, я спас ей жизнь! А теперь идите и расскажите ей все это, усядьтесь вместе и посмейтесь надо мной. Это не имеет значения. Меня глубоко печалит… – кардинал замолчал, внезапная вспышка гнева угасла, и он снова стал самим собой. На лице появилась холодная улыбка, а в голосе – фальшивые сожалеющие нотки. – Меня глубоко печалит тот факт, что королева считает, будто я ей враг. Я давно добиваюсь ее благосклонности, мадам, и мне показалось, что в настоящее время у меня есть возможность обратиться к ней через вас.

– Прося ее оказать вам услугу? – пренебрежительно сказала Мари. – Бог мой, Ваше Высокопреосвященство, не кажется ли вам, что было бы более уместно, если бы вы оказали услугу ей?

– Именно это, дорогая герцогиня, я и пытаюсь сделать, – ответил Ришелье. – Вы умная женщина и верный друг. Я восхищаюсь вами, восхищаюсь вашей любовью к королеве и тем риском, на который вы много раз шли, чтобы ей угодить. Хотя все это было очень глупо и обрекло ее на немилость короля, а вас – на изгнание. Не говоря уже о бедном Шале, который принял такую неприятную смерть, и все по той же причине.

– Это вы ответственны за ту кровожадную сцену, – бросила герцогиня. Она встала, и теперь они смотрели друг другу в лицо.

– Он бы так же кровожадно уничтожил меня, – сказал кардинал. – А потому, мадам, я был вынужден обороняться. Я хочу, чтобы вы поняли: я всегда буду себя защищать, потому что я необходим королю и Франции. Если вы действительно любите королеву, посоветуйте ей усмирить Марию Медичи. Если она не может или не захочет это сделать, то хотя бы предупредите, чтобы она не впутывалась в эту последнюю интригу против меня!

– Говорите яснее, Ваше Высокопреосвященство, – потребовала герцогиня. – Кому вы угрожаете? Чтобы быть эффективным, ваше предупреждение должно быть понятным.

– Я никому не угрожаю. – Ришелье отошел от герцогини. Он сделал попытку и потерпел неудачу. Дальнейший разговор был бесполезен. – Я хочу быть в хороших отношениях и с королевой-матерью, и с королевой. Смиренно желаю Ее Величеству всего самого лучшего и прошу проявить ко мне немножко благосклонности при нашей следующей встрече. Я провожу вас до кареты, дорогая герцогиня. Тысяча благодарностей за приятный час, который мы провели вместе.

– Вы слишком добры, – холодно сказала Мари. Она не привыкла, чтобы ее вот так отсылали прочь. – Я передам все ваши послания королеве, но не могу сказать, как она их примет. – Гнев и коварство побудили ее сделать выпад, который, она была уверена, ранит стоявшего перед ней врага больней всего:

– Смерть герцога Бекингема оказалась большим ударом для королевы. Хотя и ни в чем не повинная, она чувствовала некоторое сострадание к бедняге. Его привязанность к ней была так велика.

Ришелье провел герцогиню через отделанный мрамором вестибюль, и они вышли на крыльцо. Там он повернулся и поцеловал ее руку.

– И это тоже было неразумно, – сказал он, – так как стоило герцогу жизни. Прощайте, мадам.

Взглянув в его светлые глаза, отливающие каким-то зеленоватым оттенком в ярком солнечном свете, Мари вдруг поняла, что не в состоянии ответить. Он организовал убийство Бекингема, дав ей это понять сознательно – как предупреждение. Первый раз в жизни герцогиня почувствовала страх. Сев в карету, она содрогнулась, как будто ей неожиданно стало холодно.

– Он идет сюда, – сказал Гастон Орлеанский.

Он приказал месье де Жувру дежурить у дверей приемной королевы-матери, чтобы предупредить их о приближении короля. Мария Медичи быстро подошла к сыну и обвила его шею руками.

– Будь тверд, дорогой мой мальчик, – сказала она. – Мы знаем, чего хотим, и, клянусь Богом, мы добьемся этого от него. И прежде, чем я с ним покончу, он отдаст мне голову того негодяя!

– Буду тверд, как скала, – пообещал Гастон. Лицо его, как и лицо матери, горело мстительной решительностью. Оба они в этот момент очень походили друг на друга. Все утро парочка в который уже раз совещалась с Анной на одну и ту же тему, объединявшую эту троицу весь последний год: как заставить короля прогнать и арестовать ненавидимого ими Первого министра – кардинала Ришелье. Мария решила, что подошло время, когда Людовика можно уговорить, – так называла она свое бесцеремонное, бурное запугивание сына.