Филиппа Грегори - Другая Болейн

— Тебя допрашивали в Тайном совете? — Я все никак не могла взять в толк.

— Всех, всех придворных дам королевы, служанок, слуг. Всех, кто хоть раз танцевал в ее покоях. Они бы и Пурки допросили, если бы бедная собачка раньше не издохла.

— И что они спрашивали?

— Кто с кем комнаты делил, кому что обещали. Кто подарки получал. Кто к заутрене не являлся. Все-все. Кто признавался в любви королеве, кто ей стихи писал. Какие песни пели. Кому она особенно благоволила. И так без конца.

— И что им отвечали?

— Сначала мы вообще ничего не говорили, — горячилась Мадж. — Кто бы сомневался. Мы про свои тайны не болтаем и чужих знать не знаем. Но они выудят одно от этой, другое от той, а потом припрут тебя к стенке, начнут опять спрашивать, а это ты знаешь, да вот еще то. Дядюшка Говард глядит на тебя, будто ты последняя шлюха, а герцог Суффолк такой добрый, что поневоле начнешь ему отвечать, и через пять минут понимаешь, рассказала им все, что хотела держать в секрете.

Она снова разрыдалась, утирая глаза кружевным платком. Взглянула на меня:

— Уходи побыстрее. Увидят тебя здесь — примутся допрашивать. Они одно хотят знать, что вы с Георгом да королевой делали, где по ночам бывали.

Я кивнула, подхватила узел с одеждой, она прокричала вслед словно школьник, пытающийся доказать, что не выдал товарищей:

— Если вдруг увидишь Генриха Норриса, скажи, я старалась ничего не говорить. Они меня в ловушку загнали, я им рассказала, что однажды мы с королевой играли в карты на то, кто его поцелует. Но больше я ничего не сказала. Только то, что они и так уже знали от Джейн.

Даже имя жены Георга, этой твари ядовитой, меня не остановило, хотелось поскорее выскочить из дворца. Я схватила Мадж за руку, потащила за собой вниз по ступеням, в открытую дверь.

— Джейн Паркер?

— Она там пробыла дольше всех, исписала целый лист и подписалась. После этого нас всех снова вызвали, спрашивали про Георга. Только про Георга и королеву, как они пили вместе, как часто вы с братом с ней были, оставляла ли ты их вдвоем.

— Джейн уж на него наговорит, не задумается.

— Она потом хвасталась — сил нет. А эта сеймуровская штучка уехала, будет жить пока с семейством Кэрью в Суррее, пусть там изжарится от жары, пока нас тут таскают на допросы и мучают поодиночке, — закончила Мадж с рыданием. Я остановилась, поцеловала кузину в щеку.

— Можно я с тобой поеду? — убитым голосом спросила она.

— Нет. Лучше уезжай к герцогине в Ламбет, она тебя приютит. И не говори никому, что меня видела.

— Я попытаюсь, — честный ответ. — Но ты просто не знаешь, каково, когда они из тебя все жилы вытягивают, спрашивают одно и то же по сто раз.

Я кивнула и ушла, а она осталась стоять на ступеньках, красивая девчонка, попавшая к самому роскошному и элегантному двору в Европе, все успела, даже короля сумела соблазнить, и вот жизнь рушится, разваливается на куски, короля гложат черные подозрения. Теперь она узнала — ни одной женщине, будь ты даже задорной и хорошенькой, очаровательной и жизнерадостной, в этом мире себя не уберечь.

Я отнесла Екатерине белье, сказала, что платьев королеве не привезла. В подробные объяснения решила не вдаваться — незачем привлекать внимание ни к моей особе, ни к нашему скромному жилищу у стен францисканского монастыря. Не упомянула я и о новостях, услышанных от лодочника, — арестован сэр Томас Уайетт, старый воздыхатель Анны, много лет назад состязавшийся с королем за ее благосклонность — давным-давно, когда мы только тем и занимались, что играли в любовь. Еще один завсегдатай приемной королевы, сэр Ричард Пэйдж, тоже взят под стражу.

— Они скоро придут за мной. — Я сидела с Уильямом у очага в маленькой кухоньке. — Они забирают всех, кто был около нее.

— Тебе лучше не ходить к Екатерине каждый день. Я схожу, или служанку пошлем. А ты оставайся поодаль, найди место у реки, откуда сможешь ее увидеть — будешь знать, что у нее все в порядке.

На следующий день мы отыскали другое пристанище, поселились там под выдуманными именами. Генрих отправился в Тауэр, переодетый конюхом, понес сестре книги и всякое такое. Шел к замку обходными путями, а на обратной дороге затесался в толпу, чтобы никто не мог его выследить. Если бы мой дядюшка понимал, что можно любить дочь, а не только сына, он бы следил за Екатериной и уж точно нашел бы меня. Но откуда ему догадаться о такой любви. Немногие Говарды подозревали, что от девчонок какой-то прок — пешки в брачной игре, и только.

Да и занят он был, наш дядюшка. Через неделю мы поняли, что у него и минуты не было свободной — когда узнали, в чем же их все-таки обвиняют. Уильям принес новости из пекарни, где покупал хлеб к ужину. Он ничего мне не сказал, пока я не поела.

— Любовь моя, — начал ласково, — как мне тебя подготовить, даже не знаю.

Я посмотрела на мрачное лицо мужа, отодвинула тарелку.

— Выкладывай все сразу.

— Был суд, и их всех признали виновными — Генриха Норриса, Франциска Уэстона, Уильяма Брертона и этого парня молодого — Марка Смитона. Виновными в прелюбодеянии, совершенном с твоей сестрой королевой.

Мне казалось, я не слышу его голоса, не слышу слов — все будто отдалилось, звучало приглушенно. Уильям рванулся ко мне, тряхнул меня, странное, полусонное чувство куда-то пропало, я снова увидела доски пола, стол, комнату, пытаюсь вырваться из его рук.

— Пусти, я не в обмороке.

Он ослабил хватку, склонился надо мной, заглянул в лицо:

— Боюсь, тебе следует молиться за душу брата. Его уж точно обвинения не минуют.

— Он не был в суде с остальными?

— Нет, их судили в обычном суде. Он и Анна предстанут перед судом пэров.

— Тогда есть надежда. Может, там удастся выпутаться из этого дела.

Он в сомнении покачал головой. Я вскочила:

— Тогда я пойду в суд. Нечего было мне тут таиться, прятаться, как последней трусихе. Пойду и скажу им правду, пока дело не зашло совсем далеко. Если этих признали виновными, мне надо идти в суд, дать показания, рассказать, что Георг невиновен. И Анна тоже.

Я еще и двух шагов сделать не успела, а быстрый, как всегда, муж уже стоял в дверях, загораживая проход.

— Я знал, что ты скажешь. Никуда ты не пойдешь.

— Уильям, мой брат, моя сестра в страшной опасности. Я должна их спасти.

— Нет. Подымешь хоть чуть-чуть голову — сама головы лишишься и им не поможешь. Кто, как ты думаешь, выслушивает показания против всех них? Кто председательствует в суде, когда разбирается дело твоего брата? Твой дядюшка! Попытался он спасти племянника? Или твой отец — заступился за сына? Нет. Они знают — Анна научила короля быть тираном, теперь его уже не остановишь, он совсем сошел с ума.

— Я могу защитить брата. — Я попыталась оттолкнуть мужа. — Это Георг, мой ненаглядный Георг. Как мне жить с мыслью, что он совсем один в суде, оглянется вокруг, а никто даже пальцем не пошевелит, чтобы защитить его. Лучше умру, но пойду к нему.