Персия Вулли - Гвиневера. Осенняя легенда

К тому времени у нас уже выработался определенный распорядок дня: Ланс ловил по утрам рыбу или охотился на куропаток, а я собирала дикую репу, зелень и съедобные грибы. Если нас окружали деревья, мы сворачивали лагерь в середине дня, а на открытой местности трогались в путь только к вечеру и по очереди ехали и вели жеребца. Река выбежала на широкую травянистую долину. Я нашла россыпи ежевики, и мы, как дети на отдыхе, радостно принялись ее собирать. Впервые за многие годы я увидела, чтобы Ланселот так веселился.

Мы жили минутой, заботились больше о том, как бы достать еду, а не о путешествии, и с каждым днем крепли телом и духом. Ужас площади Карлайла принялся тускнеть, словно все, что там случилось, произошло с кем-то другим.

У слияния Северного и Южного Тайна мы устроили небольшой лагерь, развели огонь и укрылись в давно заброшенном укреплении на холме.

– Как ты думаешь, – спросила я Ланса, нанизывая лосося на вертел из ивовой ветки и помещая его над углями маленького очага, – я по-прежнему королева, несмотря на то что живу, как изгой, в лесах?

– Может быть, – ответил бретонец. – Люди не могли тебя так быстро забыть. Не забыл и Артур. Уверен, что рано или поздно они позовут тебя обратно.

При этих словах я застонала. Ланс дал мне еще одну возможность, подарил новую жизнь сверх той, которая была предначертана мойрой, и я хотела воспользоваться ей свободно, не связывая себя с тем, что было раньше. Прошлое для меня умерло.

Все… кроме Артура. Каждый раз вспоминая о муже, я вновь и вновь видела, как он одиноко стоит в комнате, а меня уводят от него в камеру. И сейчас, после моего спасения, ему приходится туго, одному, не имея рядом никого, кто бы заглянул в его душу. Мысль причинила мне острую боль, и Я решительно отбросила ее. Когда доберемся до Джойс Гарда, пошлю ему весточку. Больше я сделать ничего не в силах.

– Нужно перебраться через Стену, – проговорил Ланселот, поддевая на кинжал кусок лососины. – Лучше идти до Честера вдоль северного рукава реки, а там посмотрим, сможем ли мы проскользнуть.

– До Честера? Великие боги! Но это же большое поселение. У них наверняка у каждых ворот часовые.

– Думаю, можно проплыть под мостом.

– Проплыть? – Ланс говорил так, словно предлагал чуть ли не самую разумную вещь в мире, но для меня его слова прозвучали не менее абсурдно, как если бы он советовал расправить крылья и полететь. – Ты видел, какая быстрая там река? К тому же между опорами под пролетами моста решетки. Я их видела – римляне их установили, чтобы люди не делали того, что ты только что предложил.

– Их не подправляли по крайней мере лет сто. А время разрушает даже вяз. – Ланселот не понимал моей нерешительности.

– А что, если я не одолею? Со времен детства я плавала только в тихих прудах.

– Всегда можешь уцепиться за лошадиный хвост, если не возмутится твое королевское достоинство, – подковырнул меня бретонец, а я состроила совсем не королевскую физиономию, уверенная в том, что мы накликаем на себя беду.

Но Ланс никогда не расставался с идеей, пока не убеждался в невозможности ее осуществления. Поэтому следующей ночью мы пробрались по берегу Северного Тайна туда, откуда был виден форт.

Было далеко за полночь, луна ушла с небосвода, и все в городе спали. Мы приблизились к развалинам купальни, и в этот миг шум подняла собака, с вызовом разлаявшись на нас, хотя мы ее даже не видели. Должно быть, она сидела на цепи, потому что до нас донесся взрыв ругательств и жалобный вой животного. Потом все стихло.

Мы остановились, я оторвала полосу от подола рубашки, и Ланс обвязал тканью уздечку, чтобы позвякивание не потревожило еще кого-нибудь. Потом снова тронулись в путь – бретонец впереди, направляя коня и удерживая его от ржания и фырканья. Я тащилась сзади, и мое сердце все больше и больше уходило в пятки по мере того, как мы приближались к стенам крепости.

К счастью, сторожку часовых с нашей стороны освещал лишь один слабый фонарь и в окне не чернел ничей силуэт. С противоположной стороны моста на башне сиял факел, а по смеху и ругани, разносившимся в летней ночи, можно было судить, что часовые играют там в кости и ставки достаточно велики, чтобы совершенно овладеть их вниманием.

Когда мы пробрались под мост, Ланс соскользнул в воду и подплыл к решетке, где она прикреплялась к опоре. Потребовалось достаточно времени и усилий, но он все-таки сумел оторвать одну секцию, чтобы мы могли пролезть в образовавшееся отверстие.

Лето было в разгаре, и вода в реке опустилась, иначе мы никогда бы этого не сделали. Ланс и конь боролись с течением, а я уцепилась за хвост Инвиктуса, стараясь не проглотить половину Тайна. Дикая, возбуждающая авантюра, которая легко могла обернуться трагедией, но теперь, вспоминая, называешь ее забавным приключением.

Гусеница сворачивается в кокон и появляется из него навечно измененной. Христиане утверждают, что после крещения возрождаются вновь. Если я правильно поняла, Нимю обещала мне новое начало. Когда я выбралась на противоположный берег, с меня, промокшей и продрогшей, вода уже смыла остатки прежней жизни, будто унесла прочь пепел с площади Карлайла. Я была чистой, отмытой ото всего, как галька, устилающая дно реки. И к тому же испытывала волнение.

– Вот уж не подумала бы, что мне это удастся… – Я подбоченилась, точно деревенская девушка, гордая своими успехами.

– Тебе? – улыбнулся в звездном свете Ланс, обтирая коня. – Да нет ничего такого, что ты бы не могла сделать. Надо было тебе раньше об этом сказать. А теперь забирайся на Инвиктуса. Перед нами как раз видна тропинка. Энергичная трусца – самый лучший способ обсохнуть.

Потом мы легли на лесистом склоне у излучины реки. И впервые с тех пор, как захлопнулась западня, я заснула без тени страха и горя. На рассвете меня разбудила прекрасная песнь коноплянки. Я потянулась, а когда открыла глаза, то заметила, что на меня пристально смотрит Ланс. Выражение его лица было таким любящим, что от неожиданности я покраснела, а он ласково рассмеялся.

– А ты во сне храпишь, ты знаешь об этом? Тихо посапываешь, будто что-то себе бормочешь.

– Хм, – пробормотала я, а сама провела пальцем по дразнящему изгибу его губ. – А ты знаешь, что я говорю? – Он покачал головой, и я прошептала: – Где Ланселот, где Ланселот?

– Рядом с тобой, миледи. – Он наклонился, и его губы, полные и чувственные, коснулись моих. Я задохнулась от трепета желания и, когда он оторвался от моих губ, потянулась за ним, не в силах расстаться с давно привлекавшим меня ртом.

Так пришли мы к идиллии любви, в которой себе вечно отказывали. Руки Ланса, как руки скульптора, творили меня, сглаживали формы, вызывали к жизни желание: от груди до бедер я отзывалась на его прикосновения, выгибаясь, как кошка, которая хочет, чтобы ее ласкали.