Ширл Хенке - Упрямица

Усмехнувшись, он прошептал в темноте свое истинное имя:

– Ник Фортунато, рыцарь удачи.

Он был рожден нью-орлеанской шлюхой и крещен под именем Николаса, а мать его звалась Лотти Форчун, но она, считая себя актрисой и танцовщицей, сменила простецкую фамилию на благозвучный псевдоним Фортунато. Под ним она и выступала перед зрителями в местном борделе.

Мать отправила мальчика к милому дедушке Исидору Бенсону, когда сыну исполнилось семь. Там он жил и рос, пока бесконечные нравоучения и предсказания, что он обречен сгореть в аду, как зачатый вне брака ребенок, подвигли его, уже теперь юношу, убежать на войну. И техасская жалкая ферма с ее постоянным смрадом и тяжким ежедневным трудом ему до смерти надоела. Он ушел воевать, уверенный, что война – это нечто героическое и возвышенное.

Героизм и благородство! Боже, это никоим образом не относится к войне. Он расхохотался, вспомнив о своих наивных иллюзиях.

Перед его мысленным взором появились, сменяя друг друга, лица тех, кого он безвозвратно потерял с тех пор, как в пятнадцать лет стал наемным солдатом Иностранного легиона… Лишь некоторые предстали перед ним в эту ночь, а вообще им нет числа – Крымская кампания в России, битва с австрийцами при Сольферино, Северная Африка… туареги, форты в жаркой пустыне, вечная жажда пересохших глоток, песок, впитывающий в себя кровь… Но ничто не могло сравниться по дикости с резней в Мексике.

Он высадился в порту Веракрус в январе 1862 года вместе с французскими регулярными полками, исполненный надежды обогатиться за счет золота Габсбургов и расстаться наконец с опасным ремеслом, зажить в роскоши в тропическом климате. Первый же взгляд, брошенный им на унылые строения порта, на тучи коршунов и воронья, кружащихся над городом, убедили его в тщетности всех надежд.

В этой стране наемного воина ждало не богатство, а бесславная смерть. Но однако Николас вместе с французскими колоннами промаршировал до столицы и увидел, что местное население живет словно в раю, среди фруктовых деревьев, с которых по Божьему благословению падает им прямо в рот готовая пища – и апельсины, и бананы, и лаймы, и ананасы. Прозрачные прохладные ручьи орошали землю, а в листве распевали на разные голоса пестрые тропические птицы.

Но за войском оставался черный след и ничего, кроме пепла, раздуваемого степными ветрами.

Богатые гасиендадо приглашали императорских наемников в свои дома, обставленные с вызывающей роскошью. Они видели в солдатах императора Мексики спасителей от восставших пеонов и мстительных индейцев. Они устраивали молебны в честь иноземных солдат в изумительных по красоте храмах, расположенных на живописных возвышенных местах. Те, кто находился в голове «змеи», на которую походило вытянувшееся в колонну войско, наслаждались щедрым гостеприимством, но «змея» ползла дальше и хвостом своим уничтожала источники богатства этой страны в неразумной жажде разрушения и скорой наживы.

Из тайников вытаскивались жалкие монеты, утаенные пеонами от жадных хозяев и сборщиков налогов, но честно заработанные ими. Чтобы кормилец семьи выдал упрятанное, его подвешивали над раскаленными углями и коптили, словно свиной окорок, а когда мужчина выдавал тайну «клада», его «из милости» пристреливали.

Все шло как нельзя лучше. В Пуэбло и Синко-де-Майя, на главных площадях изумительных по красоте городов, были распахнуты двери таверн и солдаты удачи утоляли свою жажду.

А потом республиканцы Хуареса вдавили твердыми каблуками тело «змеи» в сухую мексиканскую землю, и эта тварь бешено забила хвостом, чуя, что ей предстоит быть перерубленной пополам.

Страшное поражение при Пуэбло было предвестником будущего краха, но Максимилиан беззаботно вступил в столицу Мексики, не ведая, что грозовые тучи уже сгустились над ним. Каждый холм и каждая роща в этой стране, такой обманчиво красивой и благоденствующей, таили в себе опасность. На каждом шагу воина ожидал предательский удар в спину ножом или пуля. Бесшумные, как привидения, хуаристы спрыгивали со скал или с раскидистых ветвей тропических деревьев и поражали насмерть.

А те из них, кто разжился огнестрельным оружием, метко подстреливали иностранных солдат, и никакая погоня не достигала цели, и следов убийц не оставалось на раскаленной, отвердевшей от солнечного жара мексиканской земле.

Получать за службу большие деньги вначале было очень приятно, особенно когда они выплачивались полновесной монетой, а не обесцененными ассигнациями. Но императорская казна вскоре исчерпала запасы серебра, а наемников было много, и пришлось их разместить для прокорма в богатых гасиендах. И тут их владельцы уразумели, что наемные солдаты слишком много едят, слишком много угоняют и продают неизвестно куда дорогих чистокровных лошадей, и их штыки не оправдывают расходы на свое содержание.

Император освободил помещиков от постоя армии, но налоговое бремя осталось прежним, только перекинулось на средние слои населения. Крупные землевладельцы, что возвели Максимилиана на трон, вздохнули с облегчением, но он приобрел себе врагов в лице мелких собственников. А раз появились враги – надо их уничтожать. Теперь уже не бедняки-пеоны, с которых взять было нечего, а арендаторы, фермеры, лавочники, юристы и учителя взялись за оружие, и в ответ на всеобщую герилью – партизанскую войну – появилась придуманная в недрах императорского штаба контргерилья – летучие отряды по уничтожению противника.

Первыми жертвами контргерильи стали церкви. Где еще можно поживиться и легко доказать свое превосходство в силе?

Ник не был религиозен и презирал священников, но не был склонен устраивать костры в церквях. И на этой почве произошел его разрыв с товарищами по оружию. У него была скоплена немалая сумма денег. Он их спрятал на будущее в укромном местечке в Тампико. Он хотел посмотреть, чем кончится вся эта кровопролитная затея коронованных особ Европы и местных аристократов. Ник ненавидел их всей душой, так, как может ненавидеть незаконнорожденный.

Но Мексику Николас Фортунато полюбил. Он уже много лет полз по земному шару, как ядовитое насекомое, но эту страну ему бы не хотелось ужалить. И шрамы, оставленные им и его соратниками на прекрасном теле Мексики, возбуждали в нем чувство вины. Ему исполнилось всего двадцать девять лет, а он уже повидал столько смертей! Нику предстоит искупить вину многих поколений, чье родословное древо закончилось на Лусеро Альварадо.

С надеждой на то, что завтрашний солнечный день не будет уж слишком жарким, он заснул. Напоследок в его сон вторглись воспоминания о разговоре, произошедшем у походного костра возле сожженной дотла деревушки непокорных пеонов.