Джулия Гарвуд - Три розы

Несколько секунд он оторопело смотрел на банкноту, затем наклонился и поднял ее.

Адам не сказал ни слова, он лишь с любопытством посмотрел на постельную скатку. Прежде чем Женевьев догадалась, что он хочет делать, Адам развязал веревку, обмотанную вокруг постели, и раскрыл.

Сотни банкнот дождем посыпались к его ногам. Адам почти не сомневался в том, какова их общая сумма, но на всякий случай решил уточнить.

— Четыре тысячи? — спокойно спросил он, пристально глядя на Женевьев.

Она покачала головой:

— Около пяти. Четыре тысячи семьсот три доллара.

— Деньги Эзекиела, насколько я понимаю? — От сдерживаемого гнева лицо его стало серым.

Однако Женевьев отнюдь не выглядела виноватой, на лице ее не было и тени сожаления или волнения.

— Не хочешь ли объяснить, каким образом они к тебе попали? — любезно осведомился Адам.

Она скрестила руки на груди.

— Я не крала денег Эзекиела.

Он поглядел на лежащую перед ним несомненную улику и отступил в сторону.

— Адам!

— Что?

— Ты должен мне верить.

С той минуты как он встретил Женевьев, она только и делала, что лгала — по крайней мере, такое создавалось впечатление, — и у Адама не было абсолютно никакой причины верить ей сейчас. Но несмотря ни на что, Адам Клейборн верил Женевьев Перри.

Если она не воровка, то должно быть какое-то логическое объяснение несомненному факту, что у нее находятся деньги, за которыми охотится Эзекиел Джонс. И он, Адам, хочет услышать это объяснение из ее собственных уст.

Он не произнес ни слова, пока они не разбили лагерь милях в двенадцати к югу от Грэмби. Адам попросил девушку последить за костром, а сам отправился посмотреть, нет ли поблизости их преследователей. К тому времени когда он возвратился, она уже развернула постель, а на огне варился в котелке кофе.

Женевьев ждала, пока Адам расседлает лошадей и поужинает, чтобы поговорить на неприятную для них обоих тему.

— По-моему, не слишком надежно хранить деньги в сумке: Эзекиел, несомненно, прежде всего примется искать именно там, — вполголоса сказала она.

— Одна надежда, что он не доберется до нее и не заглянет, — ответил Адам, вспомнив, что положил сумку рядом с постельной скаткой. — Куда ты дела деньги? — удивленно спросил он, увидев, что сумка исчезла.

Девушка указала на валун футах в двадцати от нее.

— Я спрятала сумку в кустах за камнем.

Адам сел рядом с ней и подкинул сучьев в огонь. Женевьев предложила ему яблоко и, когда он отрицательно покачал головой, положила его себе на колени.

— Тебе удалось выяснить, преследует нас Эзекиел или нет?

— Судя по всему, он на время вынужден был отказаться от этой затеи, — ответил Адам. — Облака сильно сгустились, и если даже он собирается продолжить погоню, то в такой темноте не разглядит наших следов.

— Не заметит ли он дым от костра?

— Сквозь такой туман? Вряд ли.

— Почему здесь так влажно?

— Мы недалеко от Джанипер-Фоллз, — пояснил Адам. — Женевьев, о чем ты думала, когда тащила с собой эти деньги? Да еще оставила их в конюшне.

— Никому и в голову бы не пришло позариться на старую постель, — сказала она. — Там они были в большей безопасности, чем в салуне.

Адам пытался говорить сдержанно.

— Думаю, тебе следует объяснить мне, каким образом попали к тебе деньги Эзекиела, если ты утверждаешь, что не брала их, — стараясь говорить сдержанно, произнес Адам.

— О, на самом-то деле я стянула деньги у него.

Адам открыл рот.

— Что-о?!

Она успокаивающе положила руку ему на колено.

— Не сходи с ума, пока не выслушаешь до конца. Да, я взяла деньги у проповедника, но они никогда ему не принадлежали. Можешь считать, что я украла их у вора. Да, именно так и есть, точнее не скажешь, — кивнула она.

— Давай-ка с самого начала и по порядку.

— Ненавижу, когда ты мне приказываешь!

— Я слушаю, Женевьев.

Его нетерпение раздражало девушку. Она кинула яблоко обратно в мешок и сложила руки на коленях.

— Я говорила тебе, что ходила в ту же самую церковь, что и твоя мама, и пела в хоре, — начала она. — Один раз в году, на Вербное воскресенье, прихожане выбирают проповедника для чтения проповеди. Однажды выбрали преподобного Томаса Керримана. Он попросил у нас помощи, сказав, что намерен везти в Канзас большую группу семей, которые хотят присоединиться к тамошним поселенцам. Эти люди оказались в очень тяжелом положении, Адам. У них не было ничего — ни денег, пи одежды, ни еды, — только одно желание: начать новую жизнь. Преподобный Керриман был их Моисеем.

— Он похож на Эзекиела Джонса?

— О нет, полная противоположность! Я знала Томаса еще до того, как он стал проповедником, — мы росли в одном приходе, и знаю достоверно, что он честный и порядочный человек. Он никогда бы никого не обманул.

— Так что же случилось?

— Эзекиел тоже был там. Он вышел вперед и пообещал Керриману помочь. Он указал на хор и сказал, что если его участники согласны, то он повезет нас по городам: мы будем петь, а все пожертвования тюйдут на дело Керримана. Эзекиел заявил, что мой голос гарантирует крупные пожертвования. — Она смущенно кашлянула.

— У тебя действительно красивый голос, Жеиевьев, — похвалил Адам.

— Спасибо, — ответила девушка. — Мой отец, говорил, что Бог каждому дает какой-нибудь талант и только от нас зависит, во зло или во благо мы его обращаем. Раньше я не понимала, что это значит. А теперь поняла.

— На примере Эзекиела?

— Нет, самой, себя. Я позволила ему вскружить мне голову уверениями в моей исключительности. Я любила выходить и солировать, Адам, я стала мечтать об известности и успехе! Я гордилась собой, а он все опутывал и опутывал меня паутиной лести. Мне так стыдно! Я вела себя как испорченный ребенок, — печально сказала девушка. — Я стала высокомерной и заносчивой, и очень скоро у меня осталась единственная подруга в хоре — Лотти.

— Та, которая послала тебе телеграмму?

— Да, — ответила Женевьев.

— Понятно… — неопределенно протянул Адам. — Итак, вы поехали по городам, пели и собирали деньги.

— Верно. — Женевьев вздохнула. — Эзекиел становился все требовательнее, мне не разрешалось даже никуда выходить с подругой. Он нанял людей следить за мной…

— Льюиса и Хермана?

Женевьев кивнула.

— Эзекиел сказал, что они будут меня защищать, если понадобится, но я боялась их больше, чем тех, от которых они якобы должны были меня защищать. Я все еще упрямо стремилась к своей мечте стать известной певицей, но потом кое-что произошло, и я поняла, какую пустую и мелочную жизнь вела.

— И что же случилось?

— Умерла моя мать, а я узнала об этом лишь через две недели после похорон. Мы пели в Бирмингеме, и одна из маминых подруг приехала туда, чтобы сообщить мне это печальное известие. Оказалось, что она послала Эзекиелу телеграмму, когда маме стало совсем плохо, но он скрыл это от меня. Никогда не прощу ни его, ни себя!