Анатолий Томилин-Бразоль - В тени горностаевой мантии

— Господи Иисусе Христе, Сыне Бога Живаго, Пастырю и Агнче, внемляй грехи мира. Иже заимования даровавый двема должникома, и грешнице давый оставление грехов ея: Сам Владыко, ослаби, остави, прости грехи, беззакония, согрешения вольныя и невольныя, яже в ведении и не в ведении, яже в преступлении и преслушании бывшая от рабов Твоих сих… Покайся мне, чадо, о прегрешениях твоих. Одна ли ты грешишь или есть соучастники в деле сем богопротивном? Покайся и Господь в неизмеримой доброте своей простит тебя и поможет вновь обрести чистоту.

Аннушка заметила, что теперь отец Пахомий глядел на нее с большим интересом, понуждая к исповеди именно по тем вопросам, которые задавала ей матушка. И она стала рассказывать ему все: о мсье Лагри и греховных мыслях, посещающих ее ближе к утру, о невинных играх в темных покоях и на чердаке со сверстниками…

Священник слушал внимательно, требуя иногда больше подробностей, когда девочка запиналась. Рассказ Анюты взволновал доброго пастыря. Он раскраснелся, тяжело дышал и несколько раз вставал и отходил к окну, держа руки под епитрахилью. Он сдержанно осудил греховные развлечения и назначил в качестве духовного врачевания епитимью: пост и молитву в храме.

— А теперь ступай, чадо мое. Помни о том, что я сказал. Никогда более не касайся безрассудно ни рукою, ни чем иным срамных мест ни у себя, ни у сверстников твоих. Змеи, сокрытые в мужском естестве, не преминут наброситься на тебя. Пока ты невинно грешила, они были малы и спали. Но стоит тебе возжелать недозволенного, как они тут же вырастут, вытянутся, нальются злобой и бросятся на тебя, ужалят и отравят тело и душу своим ядом… Уф… — Отец Пахомий перевел дух. Видно, беседа с маленькой грешницей далась ему нелегко. — Ступай, дочь моя, и скажи матушке все, что я велел тебе сделать для очищения души.

Беседа доброго священника сильно подействовала на воображение Анны. Она постилась и искренне молилась, прося у Бога прощения за грешные мысли и деяния. Правда, она никак не могла представить себе в виде страшных змеев те отростки нежной плоти у мальчиков, которыми они, оказывается, столь греховно играли… Целую неделю девочка ходила задумчивая и невеселая…

Впрочем, весной, в деревне, застав на псарне отцова выжлятника, который случал немецкую гончую Гайду с чистокровным кобелем, привезенным из Риги, Анна соблазнила парня. Она отдалась ему тут же в варнице, где кормили собак, на ворохе соломы и кинутом на нее синем кафтане псаря… Матушка, узнав об этом, велела сослать крепостного в дальнюю деревню. Анюта не жалела о нем.

К двенадцати годам она уже побывала в объятиях не только сверстников, приезжавших с родителями в гости, но и кое у кого из взрослых молодых людей. Отдавалась Аня охотно, но при этом никогда не влюблялась. По первому же намеку спокойно расставалась с очередным любезником, не страдая и даже не требуя клятв молчания. Это обескураживало счастливцев и, хотя известно, что мужики, не менее баб, падки до таких разговоров, о протасовской дочке особых сплетен в компаниях не ходило. Матушка, скорее всего, знала о ее «художествах», но, потерпев неудачу в своих наставлениях и будучи сама женщиной тихой, знания свои от мужа скрывала, предоставив дочери свободу делать что она хочет.

В июне 1762‑го, после храмового праздника преподобного Нила Столбенского, пришло время ловецкому праздничанью. Вся округа купно с застрявшими богомольцами гуляли и бражничали на берегу обильного Селигера. Господа считали промышленников, ставящих угощение ловцам и ватагам. Распаленные, взмокшие от солнца мужики рассчитывались за весенний лов и заключали новые сделки на лето. Монастырский эконом и помещичьи управляющие устанавливали новые платы за воду, с лодки ли с сети, пили магарыч по новым сделкам… Как вдруг прискакал из Москвы нарочный. В столице опять перемены. Государь Петр III Федорович отрекся от престола, и гвардия возвела на правление ее величество государыню Екатерину Алексеевну. Вот так‑то. Мужикам — что ни поп, то батька. А служилому дворянину, извините…

Вестнику, даром что из невысоких чинов, поднесли чарку. А когда он выпил и утерся — засыпали вопросами: «Что с государем? Кем объявилась новая государыня: регентшей, как по закону, или самодержицей?..» Да что тот мог ответить… Рассказал только, что сам видел да слышал в Москве.

— Манифест с Петербурга фельдъегерь привез к ночи. Одначе, господин генерал‑губернатор тут же, не смотря, что поздний час, велели созвать господ чиновников и штаб‑офицеров. Оне прочитали бумагу и поздравили всех с новой государыней. Да выражали беспокойство, как бы не начались беспорядки, на которые столь падок подлый народ при всяких переменах. А посему решили огласить манифест в Кремле, и публики пустить не шибко много, чтобы не передавили друг друга. Солдатам же роздали по двадцать патронов и вывели утром гарнизон на Красную площадь.

Только куды там, народу все одно набилось в Кремль видимо‑невидимо. Все гомонили, кто во что горазд. Губернатор велел солдатам столпить публику, сам поднялся на патриаршее крыльцо и стал читать. А как закончил, то вскричал: «Да здравствует императрица Екатерина Вторая!». А в ответ‑то тишина… Молчит толпа, молчат и солдаты. Губернатор снова закричал, как положено. А люди снова молчок. Его высокопревосходительство стали с жаром побуждать господ офицеров и чиновников соединиться с ним. И в третий раз закричали «виват» уже более народу… Меж тем средь солдат пошло шептание, что, мол, гвардейские‑то полки располагают престолом по своему умыслу и воле, а кто не в столице, тот вовсе ни при чем. Чтобы прекратить опасные толки, велено было публику разогнать, а солдат отвести в казармы, понеже стоявшие на крыльце были в опасении стать жертвами раздраженных. Вскоре все и разошлися. Вот так‑то оно и было у нас в Москве‑матушке…

От такого известия все веселье расстроилось. Господа потянули с берега… Уходили разочарованные малыми вестями и в беспокойстве. Каждый, прежде всего, про себя гадал, каких ждать перемен, кто станет у кормила? У всякого в столице были свои милостивцы, имелись и недруги. Несмотря на отпуска, многие засобирались и укатили, кто в Москву, кто куда по службе.

Степан Федорович, не в пример другим, замешкался с отъездом. Накопившиеся дела требовали его непременного присутствия в имении. Он злился, гонял без толку людей, грозил все бросить, когда неожиданно в имение приехал старший брат Алексей Федорович — Alexis . В первые же месяцы правления Петра III, оказался он отставленным от дипломатической должности и жил частным лицом в столице, где держал открытый дом. В Москву наезжал не часто. Добрый нрав Алексея, его достатки и хлебосольство обеспечивали отставного дипломата везде радушным приемом. Тем более что, несмотря на возраст, женат Алексей Федорович не был. Правда, дипломаты пользовались в этом отношении худой славой. Злые языки говорили, что уж слишком много вьется вокруг министров хорошеньких мальчиков… Но на то сии языки и называются «злыми».