Анн Голон - Триумф Анжелики

— Вы туда вернетесь! Вернетесь! Вспомните!.. Я приглашал вас в Квебек, а вы говорили: мне никак невозможно вступить на французскую территорию без риска для жизни. Но потом вы приехали и мы провели очень приятные дни и месяцы зимы в нашей маленькой столице, а ваш визит только укрепил узы дружбы.

— Счастливый результат! Но потом вдруг он потерял значение.

— Но как вы можете так говорить? Потому что вы пессимистка, дорогая Анжелика! Ничего нет! Это всего-навсего интрига, которую затеяли злобные и завистливые люди против Фронтенака. Тот вышел из себя и решил отправиться во Францию. На самом деле — это слух, что король его вызывает, я не знаю так ли это, но правда. Фронтенак прав. Все идет к тому, что ему придется очистить дом. Это всего лишь интрига колонистов, продавцов меха, иезуитов и тех, о ком королю слышать не приходилось.

Он казался очень убежденным.

Она спрашивала себя, не скрывает ли он что-нибудь, или же это она, ослабленная своей любовью к Жоффрею, единственному в ее жизни, расслабленная постоянным счастьем, придавала испытанию, которое их ожидало, драматические оттенки и искала зловещие причины?

Когда все было решено и она чувствовала, что она устала и у нее кружится голова, словно после болезни, и несмотря на все она испытывала уверенность, что не нужно показывать страха, который на сегодняшний день рождал в ней желание кричать, нужно было возвращаться к повседневным привычкам.

Это решение повлекло за собой другие. Цель их тогдашнего переезда — Онорина, которую она собиралась навестить. Она думала плыть в направлении Квебека и Монреаля, подняться по течению реки Сен-Лоран… Но Жоффрей де Пейрак воспротивился этому, и его реакция доказала Анжелике, что недоверие и подозрительность вновь проснулись в нем, и что он не хотел держать Онорину в Новой Франции в отсутствие де Фронтенака.

— А Онорина!..

Огорчения следовали одни за другими. Теперь радостное ожидание встречи с дочерью сменилось внезапной неуверенностью.

После двух дней дебатов и разных споров было решено, что корабль Джоба Симона «Сен-Корентен», взяв на борт лейтенанта де Барсемпюи для руководства плаваньем, довезет до Квебека и Монреаля пассажиров, которым было обещано это; такими людьми были господин де Вовенар и его подруга Ля Дантельер, Адемар, Иоланда и их дети, которых везли показать родственникам в Квебек, Янн де Куэннек, который собирался встретить Мореск и другие…

Барсемпюи и господин Кентери будут писать, пока не доберутся до Монреаля, господину и госпоже де Пейрак. Они повидают Онорину, поговорят с матушкой Буржуа, навестят господина де Лу и его семью, возьмут письма и почту и в Квебеке встретятся с четой Адемар-Иоланда и Янн, который, быть может, будет с невестой.

Анжелика написала письма во все концы. Мысль, что Онорина получит новости из Голдсборо и Вапассу, а сама она узнает многое о своем ребенке, не очень-то смягчала ее горечь.

— Я поеду до Виль-Мари, чтобы самой увидеть ее, — обещала ей добрая Иоланда. — Я смогу вам сообщить больше деталей о ней. То, что она увидит меня, ее немного утешит, хоть она и не встретится с вами, мадам, в этом году.

Нужно ли было Онорине, чтобы ее кто-нибудь утешал? — спросила себя Анжелика. Она чувствовала этого ребенка таким далеким и очень изменившимся, без сомнения. Она должно быть привыкла к жизни маленькой девочкой, разделяя игры, занятия и молитвы с детьми ее возраста, под очаровательной опекой сестер из Конгрегации Нотр-Дам. И это делало расставание особенно мучительным. Радость, которую она испытывала при мысли о дочери смешивалась с горечью скорого расставания.

После «Сен-Корентена» «Королева Анна», взяв на борт Фронтенака и людей из его окружения в сопровождении «Славы Солнца» и «Мон-Дезерта» с графом де Пейраком отправлялись в открытое море.

В момент отплытия «Сен-Корентена» в Гаспе Анжелика отозвала в сторону Иоланду.

— Увези ее, — сказала она настойчиво. — Увези ее, если тебе подскажет сердце. Увези ее. Я написала об этом матушке Буржуа. Она найдет меня слабой и безумной матерью, но в отсутствие моего мужа мне страшно чувствовать ее вдалеке и не видеть еще год.

— А если малышка покажется мне счастливой и не захочет возвращаться?

— забеспокоилась Иоланда, которая знала девочку. — Вспомните, мадам, она сама захотела отправиться в монастырь к матушке Буржуа.

Анжелика еще некоторое время колебалась.

— Если ей хорошо там и она счастлива, значит оставьте ее там. Следующим летом мы встретимся… Но… не особенно верь тому, что тебе скажут. Осмотрись. Посмотри, не угрожает ли ей что-нибудь. Если тебе покажется, что мы можем потерять наше влияние в Новой Франции и затем возвращение туда будет связано с трудностями, привези ее. Я доверяю тебе. Я также написала моему брату. Теперь я хочу поговорить с господином де Барсемпюи.

И чем ближе был день и час, тем сильнее становилась ее боль и мужество тех женщин из далеких времен, которые смотрели вслед своим рыцарям, которые, быть может, оставляли их навсегда.

«Но это не одно и то же. Люди тех времен не любили друг друга как мы. Нужно было иметь каменное сердце, чтобы вынести эти разлуки, опустошенный разум заботился только о повседневных мелочах, о суровом существовании в крепких замках средних веков, где что-то значили только удары шпагой, чтобы почувствовать вкус крови и грубая сила».

Затем она брала себя в руки и просила прощения у предков, вспоминала, что они отправлялись в путь с целью найти гроб Господен, вызывала в памяти строки из эпических поэм, «Песней о деяниях», которые очень украшали их времяпровождение в Вапассу, и «Песнь о Роланде», рассказывающую о боли короля Карла Великого при известии о смерти Роланда.

Любовь, любовь-страсть, любовь мистическая всегда была с людьми. Это была вечная песнь душераздирающие и патетические отголоски которой ей слышались в прощальных плачах женщин, в их образах, смотрящих вслед тем, кто отправился на войну, кого они любили, этим рыцарям, долгом которых была защита слабых, установление справедливости. Они орудовали шпагой, пикой, тяжелым топором, мушкетом, они защищали женщин и детей так, как могли, будучи мужчинами, часто жестокими, часто грубыми, но ими руководила высшая сила справедливости.

Жоффрей нарушил картину ее воспоминаний и размышлений.

— Вы отправитесь перед нами, моя дорогая. Так вы будете меньше страдать.

Но она не захотела. Она была похожа на всех женщин. А женщины остаются на берегу.

Он приблизил свое лицо к ее лицу и повторил несколько раз с закрытыми глазами: Моя дорогая! Моя дорогая!

Ветер отрывал их друг от друга, и, наконец, разлученные, с тяжестью на сердце, плохо приспособленные к разрывам и отсутствию друг возле друга, они отправлялись каждый к предначертанным событиям, к той цели, которую каждый из них единственно мог исполнить, и которую им надлежало воплотить в одиночку. Если для Жоффрея все было ясно, и он уже мог измерить тяжесть испытания и подготовиться к его этапам, он удивлялся предчувствию, что Анжелике предстояла более тяжелая участь.