Джулия Куинн - Лондонские тайны

Как видите, Гарри просто не мог избежать уборки.

А потом, казалось, что пути к отступлению нет. Нечто подобное снова произошло через неделю, хоть и не прямо ему на ноги, а потом еще через месяц. К двенадцати годам любой другой мальчик на месте Гарри давно перестал бы считать, сколько раз он убирал за отцом. Но Гарри всегда любил точность, и раз начав считать, уже не мог остановиться.

Большинство людей, скорее всего, бросили бы счет на семи. Гарри читал много книг по логике и математике и знал, что семь – максимальное число, доступное большинству людей для визуального восприятия. Нарисуйте на листе семь точек и большинство, бросив беглый взгляд на рисунок, скажет «семь». Добавьте еще точку, и большая часть человечества растеряется.

Сам Гарри мог дойти до двадцати одного.

Так что ничего удивительного, что и после пятнадцати уборок Гарри точно знал, сколько раз его отец спотыкался в холле, терял сознание на ковре или целился (конечно, неудачно) в ночной горшок. А потом, когда счет дошел до двадцати, проблема стала в некотором роде научной, и он был просто обязан продолжать считать.

Научный подход был необходим. Не будучи научной, проблема превратилась бы в нечто иное, и Гарри по ночам рыдал бы в подушку, а так он просто говорил, глядя в потолок:

– Сорок шесть. Но радиус сегодня поменьше, чем в прошлый вторник. Похоже, он плохо поужинал.

Мать Гарри уже давно решила полностью игнорировать ситуацию и обычно проводила время в своих садах, ухаживая за экзотическими сортами роз, много лет назад привезенными ее матерью из России. Анна сообщила брату, что собирается выйти замуж и «уехать из этого ада» как только ей исполнится семнадцать. Что она, кстати, и сделала, исключительно благодаря собственному упорству, поскольку ни один из ее родителей не спешил озаботиться поисками подходящей партии. Что касается Эдварда, младшего – он приспособился, как до этого Гарри. От отца не было никакого проку после четырех часов пополудни, даже если он выглядел вменяемым (а он обычно так и выглядел вплоть до ужина, когда уже совершенно слетал с катушек).

Слуги тоже все знали. Не то, чтобы их был легион. Валентайны жили довольно хорошо, имели опрятный дом в Суссексе(3) и сотню в год, до сих пор поступавшую в качестве приданого Катарины. Но все это отнюдь не походило на блестящее богатство, и слуг у Валентайнов было всего восемь: дворецкий, повар, экономка, конюх, два лакея, горничная и посудомойка. Большинство из них держалось за место, несмотря на периодические неприятные обязанности, связанные с пьянством хозяина. Сэр Лайонел, хоть и был алкоголиком, не становился злобным во хмелю. Не был он и скупердяем, и горничные быстро привыкали справляться с учиняемым им беспорядком, ведь это означало лишнюю монетку, если хозяин помнил о своих выходках достаточно, чтобы их стыдиться.

Гарри сам не понимал, почему продолжает убирать за отцом, ведь он определенно мог оставить это кому–то другому. Возможно, он не хотел, чтобы слуги знали, насколько часто это происходит? Может, ему нужно было идущее изнутри напоминание о вреде алкоголя? Он слышал, что отец его отца был точно такой же. Передаются ли такие вещи по наследству?

Этого он знать не хотел.

А потом, совершенно неожиданно, Grandmère умерла. Никакой мирной смерти во сне – Ольга Петровна Оболенская–Делл никогда бы не оставила этот мир столь скучно. Она сидела за обеденным столом и как раз собиралась опустить ложку в суп, как вдруг схватилась за грудь, издала несколько хрипов и рухнула. Позже было замечено, что она, видимо, сохраняла некое подобие сознания, когда упала на стол, поскольку лицо ее промазало мимо супа, но при этом она как–то умудрилась ударить ложку так, что послала хорошую порцию обжигающей жидкости через стол прямо в сэра Лайонела, чья реакция к заходу солнца здорово замедлилась.

Гарри всего этого не видел. В свои двенадцать он еще не был допущен обедать с взрослыми. Но Анна видела все и, задыхаясь, расскаывала брату.

– А потом он сорвал с себя галстук!

– Прямо за столом?

– Прямо за столом! Видел бы ты этот ожог! – Анна вытянула руку и развела большой и указательный пальцы сантиметра на три. – Вот такой!

– А Grandmère?

Анна посерьезнела, но не слишком.

– Думаю, она умерла.

Гарри сглотнул и кивнул.

– Она была очень старая.

– Девяносто, не меньше.

– Не думаю, что ей было девяносто.

– Она выглядела на девяносто, – проворчала Анна.

Гарри промолчал. Он не представлял себе, как должна выглядеть женщина в девяносто лет, но у Grandmère определенно было больше морщин, чем у всех, кого он знал вместе взятых. – И знаешь, что самое странное? – спросила Анна и наклонилась поближе к Гарри. – Мама.

Гарри моргнул.

– Что она сделала?

– Ничего. Вообще ничего.

– Она сидела рядом с Grandmère?

– Нет, я не об этом. Она сидела по диагонали через стол – слишком далеко, чтобы помочь.

– Тогда…

– Она просто сидела, – отрезала Анна. – И не двинулась с места. Даже вставать не начала.

Гарри обдумал эту информацию. В ней, как ни грустно, не было ничего удивительного.

– У нее даже выражение лица не изменилось. Она просто сидела там вот так, – Анна придала своему лицу абсолютно отсутствующее выражение, и Гарри должен был признать, что она в точности скопировала материнское.

– Знаешь, что я тебе скажу, – заявила Анна. – Если бы она рухнула в суп прямо передо мной, я бы, по крайней мере, удивилась. – Она покачала головой. – Они оба просто смешны. Отец только и делает, что пьет, а мама только и делает, что вообще ничего не делает. Клянусь тебе, я жду не дождусь своего дня рождения. Мне плевать, что мы должны соблюдать траур. Я выйду замуж за Вильяма Форбиша, и они ничего не смогут с этим поделать.

– Не думаю, что тебе стоит волноваться, – ответил Гарри. – У мамы, скорее всего, нет никакого мнения на этот счет, а отец будет слишком пьян, чтобы что–то заметить.

– Пффффф! Пожалуй, ты прав. – Губы Анны печально скривились, а потом, с неожиданной для нее сестринской нежностью, она наклонилась вперед и сжала плечо Гарри. – Ты тоже скоро уедешь. Не беспокойся.

Гарри кивнул. Он должен был отправиться в школу всего через несколько недель.

И хоть он и чувствовал себя несколько виноватым, что уезжает, а Анна и Эдвард остаются, это чувство утонуло в затопившем его облегчении, как только он выехал за ворота.

Хорошее дело – этот отъезд. Из уважения к Grandmère и ее обожаемым монархам, можно даже сказать «великое дело».

Студенческая жизнь Гарри оказалась именно такой замечательной, как он рассчитывал. Он учился в достаточно серьезной школе для мальчиков, чьи родители не обладали нужными средствами (или, как в случае с Гарри, заинтересованностью), чтобы послать детей в Итон и Хэрроу.