Кэтрин Куксон - Кэти Малхолланд. Том 1

«Первый брак. Значит, есть еще и другой брак, — подумала Кэти, — значит, он женат…». Она чувствовала, что все внутри у нее холодеет, и даже его объятия не смогли ее согреть.

— Семь лет спустя я плавал на том же судне в чине первого помощника капитана, — говорил тем временем Эндри. — Когда мы приплыли в Берген, почти весь город собрался на молу, встречая наш корабль, — мы пробыли в плавании почти два года. Мы проплыли через всю северную часть Атлантического океана, побывали в Вест-Индии и в Уругвае, в Монтевидео, и теперь благополучно возвращались домой. За все это долгое путешествие мы не потеряли ни одного члена команды и привезли домой богатый груз. В честь нашего прибытия в ратуше устроили бал. На этом балу я познакомился с одной девушкой. Долгие месяцы я вообще не видел женщины, а у этой девушки были красивые белокурые волосы, миловидное лицо, нежная, белая кожа, и ей нравилось танцевать со мной. Я тогда еще не знал, кто она такая, — для меня она была просто приятной девушкой. Но на следующий день мой брат Джон, который тоже был моряком и сейчас оказался дома, шутливо поздравил меня с тем, что сама мисс Петерсон выбрала меня себе в кавалеры. Мой дед с бабкой тоже смеялись над моим успехом у девушки, которая была дочерью одного из самых богатых и влиятельных людей в городе. Разумеется, никто из домашних не воспринял это всерьез, да я и сам не думал, что когда-то еще увижу мисс Петерсон. Но я ошибался. Петерсоны пригласили меня в гости, и… — Он глубоко вздохнул и посмотрел на Кэти. — Ты должна понять, Кэти, что я был очень молод, честолюбив и… да, я был действительно влюблен в эту девушку. Но, знаешь, есть большая разница между состоянием влюбленности и настоящей любовью. Влюбленность похожа на наваждение, когда это с тобой случается, ты уже не соображаешь, к кому обращено твое чувство. Ты можешь даже не знать, что из себя представляет предмет твоей любви, и не испытывать к нему по-настоящему глубоких чувств, однако ты весь во власти наваждения. Именно это и случилось со мной. Молодость, честолюбие, два года, проведенные вдали от дома, и это странное чувство, неожиданно овладевшее мною, и привели меня к алтарю.

Он замолчал и, наклонившись, приблизил лицо к ней.

— Не смотри на меня так, Кэти, — сказал он, понизив голос, и дотронулся кончиками пальцев до ее век. — Тебе не о чем волноваться. Все это уже давно позади и не имеет никакого отношения к тому, что у нас с тобой.

Потом он выпрямился и продолжал свой рассказ:

— Через пару месяцев после свадьбы я был возведен в ранг капитана и получил в свое распоряжение большой корабль. Быть мужем дочери самого влиятельного человека в городе оказалось очень выгодным для моей карьеры. Когда родился наш первый ребенок, я был в плавании. Это была девочка, и я впервые увидел мою дочь, когда ей было уже семь месяцев. Я провел дома пять недель, и все это время девочка не хотела меня признавать. Она плакала всякий раз, когда я брал ее на руки, плакала и визжала. Конечно, ведь для нее я был незнакомцем, страшным бородатым дядькой. Меня не было дома, когда родилась вторая дочь. Ее я увидел, когда ей был месяц. Она еще ничего не понимала и поэтому не боялась меня, но моя старшая дочь все еще кричала, когда я пытался взять ее на руки. Когда прошло четыре года после свадьбы, мне был дан в управление очень большой корабль — это был замечательный корабль, Кэти. У моего тестя, как ты уже, наверное, поняла, был пай в судоходном деле.

Она кивнула, не сводя глаз с его лица.

— В мое первое плавание на новом корабле я отсутствовал два года, — рассказывал Эндри. — Когда я вернулся, оказалось, что у меня родился сын, и сыну уже был год и четыре месяца. А моя старшая дочь все еще кричала при моем приближении… Я думаю, именно то, что моя дочь не признавала меня, и заставило меня, в конце концов, обратиться к тестю с просьбой назначить меня на одно из небольших суден, курсирующих между Англией и Норвегией, чтобы я мог почаще бывать дома и видеться с детьми. Как ни странно, мое желание было встречено протестом, в основном со стороны жены. Она была полностью удовлетворена настоящим положением вещей и вовсе не желала видеть меня слишком часто. — Он пожал плечами. — Моя жена жила ради детей, которых она баловала сверх всякой меры, ради дома, до меня же ей уже давно не было дела. Напротив, она чувствовала, что ей намного удобнее и спокойнее в роскошном, богато обставленном доме, подаренном ей к свадьбе отцом, когда там нет большого неуклюжего моряка, который ходил своими грубыми ножищами по мягким пушистым коврам и по отполированным полам. — Эндри посмотрел на свои большие ноги, обутые в красные шлепанцы, и рассмеялся. — Что поделаешь, дом хоть и был большой, но в нем не нашлось места для грубого неотесанного моряка. Жена очень любила свой дом и тратила бешеные деньги на обстановку, окружая себя всевозможными дорогими вещами. Ее капризы оплачивал отец. Зарплата капитана достаточно высока, но в сравнении с богатством их семьи деньги, которые зарабатывал я, были лишь каплей в море. Итак, я вновь ушел в плавание. Вернулся я за два дня до рождения нашего четвертого ребенка, девочки. Когда я взял новорожденную дочь на руки, то понял, что должен раз и навсегда покончить с долгими рейсами — по крайней мере, этот ребенок должен знать своего отца. Я заявил жене и тестю, что собираюсь перейти на судно поменьше, чем вызвал настоящий переполох в семье.

В конце концов, я подыскал себе маленькое судно, но в компании, к которой мой тесть не имел отношения, — он бы ни за что не стал поддерживать мою инициативу, ведущую, по его мнению, к потере социального престижа. Теперь я плавал по близлежащим морям и почти половину времени проводил на суше. В зимние месяцы, когда море замерзало, мой корабль стоял на якоре. Нет, я не сидел, сложа руки — в порту тоже было много разных дел. Но вскоре я начал сожалеть о своем решении, — атмосфера дома была угнетающей, было ясно, что я здесь не ко двору. Моя жена в тридцать лет решила, что больше не хочет иметь детей, и теперь не впускала меня в свою спальню. У нее развилось нервное заболевание, настолько серьезное, что ее матери пришлось переселиться к нам, чтобы ухаживать за ней. Родители жены пришли к заключению, что мое присутствие дурно сказывается на ее душевном равновесии, поэтому было решено, что она продаст наш дом и вернется в дом отца — разумеется, вместе с детьми. — Эндри подавил вздох. — Должен сказать, что со мной обошлись очень мило. Меня вовсе не вышвырнули на улицу. В доме Петерсонов мне отвели две комнаты, где я всегда могу жить в промежутке между рейсами. У меня есть свой отдельный вход, таким образом, мои грязные ножищи не пачкают их начищенных до блеска полов. Я могу разговаривать с детьми, которые всегда очень вежливы со мной, как можно быть вежливым с абсолютно чужим человеком. Моей старшей дочери сейчас уже шестнадцать, и она, конечно, больше не кричит при виде меня. Мой вид скорее вызывает у нее смех: она считает меня странным и нелепым… Посмотри, — Эндри открыл обитую кожей коробку и достал оттуда несколько маленьких квадратных дощечек. — Вот это она, — сказал он, протягивая одну из дощечек Кэти.