Кейт Уолкер - Рождественская карусель

– А мне Пит советует поставить газовое отопление. – С этими словами он укрыл ее одеялом. Хотел подоткнуть, но сообразил, что этого лучше не делать, и сел в кресло по другую сторону от камина. Теперь, когда ее ноги не видны, дышать ему стало легче. – Но я не соглашаюсь, – продолжал он с легкой улыбкой. – Я консерватор по натуре, люблю старинные, прочные вещи. Пит не таков – его девиз: «Быстро, удобно и без хлопот». Он предпочитает легкость и простоту.

– Особенно когда дело касается личной жизни, – сухо заметила Лия.

Шон скривил рот в иронической улыбке.

– Здесь вы правы. Личная жизнь у него всегда была удивительно запутанная.

– А теперь он впутал в свои проблемы и вас!

– Мне не за что винить Пита, – искренне ответил Шон, снова вспомнив о Марни. – Свою жизнь я запутал сам.

Лия сгорала от любопытства – об этом он догадался по ее лицу. Но Шон не собирался с ней откровенничать, поэтому перешел на другую тему.

– У вас очень симпатичная мать. Разговаривала со мной, словно со старым другом.

Лия улыбнулась, и от этой радостной, доброй улыбки у Шона что-то сжалось внутри.

– Да, мама такая. Она любит людей, для нее все вокруг – друзья. – И вдруг на лицо ее набежала тень, аметистовые глаза затуманились. – Она не слишком переживала из-за меня?

– По-моему, нет. – Шон нахмурился, подметив в ее тоне беспокойство. – Лия, вы говорили, что особенно нужны матери, именно сейчас. А почему? Что случилось?

На лице ее отразилось откровенное изумление. Значит, он не только слушал, но и запомнил ее слова! Шон невольно поморщился: неужели она видит в нем бесчувственного негодяя, которому наплевать на ее переживания?

– Они с папой…

Лия запнулась, опустив глаза.

– Ваш отец болен? – не вытерпел Шон. – Или… еще хуже?

Черт побери, если у нее умер отец и Лия спешила, чтобы утешить мать в горе, а он преградил ей дорогу… такое непростительно!

– Нет, нет, что вы! – поспешила уверить его Лия, и словно гора свалилась у него с плеч. – Просто… они разошлись. Полгода назад. Папа сказал, ему не хватает свободы. И ушел.

– Классический случай, – усмехнулся Шон. – Держу пари, то же самое говорил и мой старик. Да я и сам раз или два прибегал к этой отговорке.

Лия молча вскинула на него потемневшие глаза.

– Дорогая моя, такое случается.

– Но чтобы с моими родителями… Я никогда не думала… Они всю жизнь прожили вместе. Никогда не ссорились. Два года назад отпраздновали серебряную свадьбу.

– Значит, вам повезло.

Ощутив внезапную неловкость, он поднялся и начал ворошить кочергой угли в камине. Пламя вспыхнуло с новой силой.

– У вас, по крайней мере, были и мама, и папа. Не всем выпадает такое счастье.

– Знаю, вас бросил отец; но это же не значит, что у всех…

– Дорогая, ничто не длится вечно!

«И твоя верность в том числе!» – мысленно добавил Шон, напомнив себе, как легко Лия забыла о своем обете. Нет, его не проведешь невинным личиком: ему-то хорошо известно, какова эта особа на самом деле!

Он подбросил в камин угля.

– Такова жизнь. Любой брачный союз рано или поздно распадается.

– Но ведь так не должно быть!

– Вы думаете? Тогда выходите замуж за лебедя или за морского конька. Эти существа всю жизнь спариваются с одним и тем же партнером. От людей такой верности не дождетесь.

– То, что вы изящно именуете «спариванием», – с отвращением скривив губы, возразила Лия, – большинство людей называет любовью!

– А я не верю людям – ни всем вместе, ни каждому в отдельности.

«Особенно тебе, и особенно в том, что касается любви!» – мысленно подытожил он. Во рту стало сухо и горько от мыслей о ее двуличности.

Наступило тягостное молчание.

– Вам что-нибудь принести? Может быть, чаю?

– Перестаньте, Шон! – огрызнулась Лия, по-видимому, все еще под впечатлением от употребленного им слова «спариваться». – Почему бы не признаться честно: вы не знаете, куда от меня деваться, и не чаете, когда же я наконец уберусь с глаз долой?

– С чего вы взяли? Напротив, роль сиделки пришлась мне по душе. После двух с половиной месяцев трудного выздоровления приятно почувствовать себя, так сказать, в противоположной роли.

– Могу поспорить, пациент из вас был кошмарный! – с лукавой искоркой в глазах заметила Лия.

Шон невольно улыбнулся в ответ.

– Хуже не бывает! Не знаю ничего тяжелее вынужденного безделья. По сравнению с этим ухаживать за больными – одно удовольствие.

Как ни странно, Шон говорил вполне искренне. Последние два дня пошли ему на пользу: улеглось тоскливое беспокойство, терзавшее его уже три месяца, рассеялось уныние, исчезли ночные кошмары, из-за которых он боялся засыпать. Да у него просто не было времени на нытье и жалость к себе! Лия ведь нуждалась в постоянном уходе, и забота о ней не оставляла ни одной свободной минуты.

Объяснение вполне логичное, но Шону почему-то казалось, что дело не только в этом.

– Расскажите мне о вашей семье, – попросила Лия, с благодарной улыбкой приняв у него из рук чашку чая. – Я еще ничего не знаю о вашей матери. Она, наверно, тяжело пережила уход мужа?

– Сказать, что она была в отчаянии, – значит ничего не сказать, – ответил Шон, садясь на свое место. – Весь ее мир пошел прахом. Она осталась совершенно одна – беременная, с ребенком на руках, без всякой надежды на помощь. Она была убита горем, и мне пришлось взять на себя заботу о ней и о Пите, когда он появился на свет.

– Значит, в девять лет вы стали взрослым.

Шон молчал, опустив взор на судорожно сцепленные руки. Ему было не по себе. Три дня назад он лишь мельком упомянул о своем детстве, уверенный, что Лия тут же это забудет, а она, оказывается, запомнила каждое слово.

– Я Козерог, – сказал он наконец, решив обратить тяжелый разговор в шутку. – День рождения у меня двенадцатого января. Кто-то мне говорил, что козероги рождаются стариками.

– Я тоже об этом слышала. Но с возрастом, говорят, они молодеют душой. Лет через двадцать вы станете веселым и беззаботным, как мой шестнадцатилетний кузен Джеймс. Тогда уже я буду для вас слишком старой, если, конечно, вы не увлекаетесь старушками.

Нет, Шон в жизни не увлекался старушками. Его беспокоило другое: как это случилось, что он, рассудительный и здравомыслящий Шон Галлахер, с младых ногтей усвоивший, что «вечность» – пустое слово, а любовь до гроба встречается только в сказках, всерьез раздумывает о том, каково было бы прожить с этой женщиной двадцать лет.

– Даже через двадцать лет ни один нормальный мужчина не сможет пройти мимо вас равнодушно.

Она вскинула изумленные глаза.

– Но мне будет уже сорок пять!

– С вашей красотой не стареют. Телосложение, черты лица, глаза – все это не меняется с годами.