Мишель Энн Янг - По зову сердца

Экипаж свернул на дорогу, которая шла вдоль стены Грейнджа с одной стороны и зеленой изгородью с другой и вела к Блендону. Люсинда старалась не обращать внимания на крепкое мускулистое бедро рядом с собой, на широкие плечи, занимавшие слишком много места, на лимонный запах его мыла, от которого мысли у нее в голове путались, а внутренности превращались в кашеобразное варево.

— Она беспокоит вас? — снова спросила Люсинда. — Ваша рана?

Уонстед пожал плечами.

— В сырую погоду причиняет множество неудобств, — ответил он. — Или если я долго сижу без движения.

И, конечно же, эта рана причинила ему боль, когда он поднял особу весом с пони, хотя был слишком любезен, чтобы признаться в этом. Может быть, именно из-за раны он то и дело спотыкается? А вовсе не из-за бренди?

— Вам следовало бы обратиться за советом к доктору.

— Это касается только меня, миссис Грэм. — Взгляд его снова стал холодным.

— А разве только вас касается, что вы появляетесь у дома, где живет незамужняя женщина? Разве только вас касается, что вы разъезжаете с ней по окрестностям в экипаже, который молодые люди в Лондоне, насколько мне известно, называют «убийцей дамских репутаций»? И, тем не менее, вы этим занимаетесь.

— А вам многое известно из того, что говорят молодые люди в Лондоне?

Снова осторожное прощупывание. Снова он приблизился к ее оборонительным сооружениям, чтобы избежать ее вопросов.

— Даже до жителей севера доходят рассказы о великой столице. — Когда ее братья повзрослели, они только об этом и говорили.

— Пожалуй. Но от кого вы все это слышали?

— От мужа.

Она напомнила ему о своем положении вдовы, и это явно было для него шахом и матом. Она припрятала это наблюдение про запас и откинулась назад, на пружинистую спинку сиденья, наслаждаясь солнечным теплом на лице и втягивая в себя воздух, пропитанный запахом свежескошенной травы и сладкого клевера. Легкий ветерок шевелил пенистую листву дикой петрушки, в изобилии растущей вдоль обочины дороги. В зеленой изгороди распевали черные дрозды и чирикали воробьи.

Уонстед свернул с большака и поехал по проселку. Плети ежевики тянулись к ним, царапая борта экипажа, сквозь арки из березовых ветвей на тенистую дорожку падали золотистые лучи.

— Как красиво, — сказала Люсинда. — Куда ведет эта дорога?

— Увидите.

— Разумеется. Но мне хотелось бы знать, куда я еду.

— Зачем?

— Вы сказали, что это недалеко от деревни, но мы, судя по всему, едем в другом направлении.

— Склонна к подозрительности и любит командовать, — пробормотал он.

— Прошу прощения?

— Я сказал, что вы не только склонны к подозрительности, но и любите командовать в курятнике. — Он искоса посмотрел на нее, словно хотел узнать ее реакцию, но блеск в его глазах лишил его слова колкости.

Люсинда не сразу нашлась с ответом. Неожиданно лошади остановились в тупике, с трех сторон окруженном деревьями. Где-то вдали слышались звуки бегущей воды.

— Доехать в коляске можно только до этого места, — сказал он. — Дальше придется идти пешком.

Она ухватилась за его последние слова:

— Уверена, земля слишком сырая, чтобы идти пешком.

— Вздор. — Голос его прозвучал слишком самодовольно, и она сердито посмотрела на него, когда он помогал ей сойти на землю. Он держал ее в своих объятиях не дольше, чем требовалось, чтобы поставить на ноги, но когда отпустил, жар его рук остался на ее теле, которое когда-то страшилось мужских прикосновений, а теперь сожалело о том, что прикосновения эти кончились слишком быстро. Потрясающе приятное ощущение; ощущение, на котором ей не следовало бы зацикливаться.

Он пошарил под сиденьем, вытащил оттуда корзину с крышкой и что-то похожее на свернутый тент.

Она нахмурилась.

— Что это, сэр?

— Мне бы не хотелось, чтобы вы пропустили ленч.

Она росла с четырьмя братьями, и этот взгляд не одурачил ее. Несмотря на ее попытки держаться равнодушно, он ощущал ее реакцию на него, как и она, сама, и решил довести ее до крайности.

Люсинда едва удержалась, чтобы не посмеяться над его дерзким маневром.

— Земля слишком сырая, чтобы есть на открытом воздухе.

Он взмахнул тючком, который держал в руке.

— Здесь подстилка и одеяло. — Его глаза снова озорно блеснули. Он был совершенно уверен, что выиграл. — Способ, которому я научился в Испании. Когда спишь на голой земле, к утру все у тебя затекает и ноет.

— Представляю. Он рассмеялся.

— Большую часть времени мы стояли на постое у горожан.

— Да, мой бра… Том писал мне о том, как плохо бывает на постое, особенно если до этого в доме уже стояли французы.

Он, кажется, не заметил ее обмолвки.

— Он так писал? Значит, вы лучше осведомлены обо всем этом, чем большая часть англичан. Они, судя по всему, полагают, что война — это великолепное приключение.

— У меня на сей счет, нет никаких иллюзий.

Он с отвращением прошипел сквозь зубы:

— Черт бы побрал мой болтливый язык.

Он выглядел таким несчастным, что Люсинда невольно кивнула.

— Не хотите ли опереться о мою руку?

Люсинде показалось, будто солнце исчезло за облаками, которые плыли по небу. Внутренний голос твердил ей, что это к лучшему, но сердце у нее слегка сжалось. Это нужно прекратить. Ей хочется, чтобы все было иначе, но это не имеет значения — ей нечего предложить этому человеку, да и вообще кому бы то ни было.

— Я сама, благодарю вас.

Идя следом за ним, Люсинда перелезла по ступенькам через ограду и пошла по тропинке, огибающей заросли березы и лещины.

Деревья кончились, и открылся пейзаж, который она, когда была моложе, назвала бы волшебным. Перед ними простиралась луговина, поросшая изумрудной травой. С одной стороны эта луговина была ограничена говорливой речушкой, от дороги ее отгораживали деревья. Деревянный мостик со сплетенными рогожкой поручнями вел через поток к построенному в романском стиле летнему домику.

— Ода, — произнесла Люсинда. — Здесь великолепно. У деревьев, можно будет расставить палатки. Вон там устроить игры, — ну, знаете, бег парами, «яйцо и ложка» и все прочее для детей.

Услышав, что он резко втянул в себя воздух и чертыхнулся, Люсинда посмотрела на него и была поражена гримасой боли, исказившей его лицо.

— Прошу прощения. Я болтаю, а ваша нога причиняет вам страдания. Позвольте, я понесу что-нибудь из вещей.

— Из вещей? — На мгновение он пришел в замешательство, а потом опустил тючок и корзину на землю. — Простите. Что вы сказали?

Должно быть, он снова повредил ногу. Поскольку не хотел говорить на эту тему.

— Я просто восхищалась красотой этого места, прикидывая, где мы разместим палатки и устроим игры.

— Их можно разместить вон там, — сказал Уонстед; лицо его снова стало непроницаемым. — Много тени и достаточно далеко от реки, чтобы никто не свалился в воду.