Джессика Трапп - Грешные удовольствия

Прошло еще несколько дней. Вспоминая Джеймса, каким он был в минуты страсти, Бренна сделала по памяти набросок мужчины, который опустился на постель и наклонился, чтобы поцеловать спящую женщину. Рукава были привязаны веревками выше локтя, чтобы не мешали в работе и не испачкались в краске.

Разглядывая картину, она улыбнулась. Она получилась еще лучше, чем ее остальные картины. Она работала над ней несколько часов, и при этом у нее немного кружилась голова от вожделения.

Ей надо быть готовой к тому моменту, когда она сможет снова увидеться с братом Гиффардом.

Она удовлетворенно вздохнула. Занятия любовью с мужем придали ее живописи реальные черты, и заставляли ее сердце трепетать от радости.

Облизнув губы, она добавила серпообразный шрам на левом плече мужчины — именно такой был на плече Монтгомери.

По правде говоря, тело ее мужа завораживало ее.

Нет, не только тело. А каким он был человеком.

Он нанял людей и управлял ими, чтобы привести в порядок свои новые владения. Стены замка были побелены, а крыша заново покрыта соломой. Он делал все то, чем ее отец пренебрегал.

Каждую ночь он снимал с нее цепи и целовал ее до тех пор, пока она не начинала задыхаться от страсти, а потом нежно занимался с ней любовью. Если бы утром он не заковывал ее снова, она могла бы полюбить его. Она подавляла в себе эту глупую мысль. Нужно сбежать. Нельзя прожить всю свою жизнь связанной, как рабыня из гарема.

Но он не относился к ней как к рабыне. За последние три дня каждое утро прибывало новое платье. Такого с ней не было уже много лет. Она восхищалась яркими цветами тканей и искусной работой. Он прислушивался к ее советам по ведению домашнего хозяйства и даже осуществил на практике кое-какие из ее идей. Она видела своих сестер, правда издалека, и все еще не могла с ними общаться, но они выглядели здоровыми и вполне благополучными.

Конечно, убеждала она себя, новые платья — это еще один способ владеть ею и избавить от лохмотьев, которые до этого были ее обычной одеждой.

Тем не менее, она не могла перестать находить удовольствие в том, как шелк платьев ласкает ее кожу. Платье, которое было сейчас на ней, было особенно приятным — темно-зеленое, с прилегающим лифом и вышитое крошечными розами по вороту и по всей длине пышных рукавов.

Наверное, лучше было бы переодеться перед тем, как сесть к мольберту, но этому мешали цепи. К тому же надо было использовать минуты одиночества, чтобы, писать картины эротического содержания.

Закончив писать фигуру мужчины, она занялась фоном. Это был стол с наброшенными на него несколькими шалями. Потом появилась разбитая ваза.

Зачем она написала эту разбитую вазу? — недоумевала она. Она вовсе этого не хотела. Но иногда она так увлекалась, что вещи словно сами собой появлялись на холсте — будто фрагменты из другого времени и места.

Обмакнув кисть в голубую темперу, она решила превратить эту вазу в женский платок. Разбитые вазы не подходят к эротическому настроению картины.

Раздосадованная тем, что непрошеная ваза нарушила концентрацию внимания, она наклонилась к картине. Наручники зацепились за палитру, и она упала ей на колени. Лиф платья и юбка оказались испачканными краской.

Проклятие! Она схватила палитру, швырнула ее на стол и схватила тряпку.

Зеленая юбка покрылась красными, желтыми и голубыми пятнами. Она стала судорожно тереть их тряпкой, но от этого они становились еще больше.

С ума можно сойти!

Она вскочила, намочила тряпку и опять начала стирать краску.

Краски в результате слились в одно темное коричневое пятно.

Она застонала. Ее новое платье. И притом самое любимое.

В памяти всплыли крики отца. «Неуклюжая корова! Как ты смеешь писать красками, не сняв нового платья! И когда мы только от тебя избавимся!» Она вся сжалась при этом воспоминании — боль от этих слов отца не прошла до сих пор.

Ей тогда было четырнадцать лет, и их пригласили на празднование дня рождения королевы. В течение нескольких недель она писала миниатюру, чтобы преподнести ее королеве в качестве подарка. Ее впервые должны были представить при дворе, и ей хотелось произвести хорошее впечатление. Она надеялась — каким она тогда была романтиком! — что королеве понравится ее картина, что она будет к ней добра и поможет найти ей достойного жениха. Такого, чтобы отец мог ею гордиться.

Она уже была одета, а картину уже вот-вот должны были запаковать. Но пока она ждала, когда будет готова ее семья, она вдруг решила, что ягоды остролистника на ее картине были не очень хорошо прописаны. Она поспешила сделать несколько завершающих мазков и…

Бренна потерла виски, чтобы стереть из памяти это воспоминание и тот стыд, который она испытала.

Ока уронила палитру и опрокинула баночку с краской и три яйца прямо на платье. Платье было в конец испорчено.

Отец был вне себя от ярости. Слуги видели, как он взял картину — ее единственный подарок королеве — и швырнул ее в ночной горшок.

— Твоя мазня всегда будет годиться только для помойки. Королеве не нужны твои дурацкие фантазии.

Потом он заставил ее раздеться догола в присутствии слуг и натянул ей через голову платье одной из горничных. Платье было не таким уж плохим — видимо, предназначенное для работы на кухне, — но оно было слишком простым и совершенно непригодным для того, чтобы быть представленной при дворе.

При воспоминании о том дне Бренну передернуло.

Королева была страшно недовольна. Женихов не было. Отец ругал ее за то, что она все испортила. Он отнял у нее всю одежду и больше не купил ни одного платья.

Она не хотела признаваться мужу, что для нее значило то, что он накупил ей новых платьев.

В коридоре раздались мужские шаги. Монтгомери! Бренна стала еще яростнее тереть пятно на платье, но внезапно остановилась.

Бесполезно.

Платье безнадежно испорчено.

Лучше встретить мужа с достоинством. Когда он отнимет у нее все платья, как это сделал отец, она опять будет такой, как до того времени, как вышла замуж.

Она быстро спрятала в тайник под досками свою новую картину. Это, конечно, было не самым подходящим местом для того, чтобы высохли краски, но она не могла допустить, чтобы ее обнаружил Джеймс.

Потом, повернувшись к двери, Она выпрямила спину и приготовилась выслушать то, что скажет ей муж. Он был человеком, который гордился тем, как он выглядит. Один только блеск начищенных сапог говорил об этом. А уж чего-чего, а неуклюжим он никогда не был.

Когда дверь открылась, она расправила плечи и подняла подбородок.

Монтгомери вошел, заполнив собой всю комнату. На нем был голубой отутюженный камзол и начищенные сапоги. Как ему удавалось ходить по земле и не испачкать сапоги? На них не было ни пылинки, а на штанах ни единой морщинки. Идеален. Как всегда.