Михаил Щукин - Конокрад и гимназистка

— Почему вы замолчали? — поторопил его Сергей Ипполитович.

— Я ничего этого не знал. Все, что вы рассказали, для меня полная неожиданность. Если не затруднит, позовите вашу горничную.

— С ней уже состоялся разговор, она обо всем рассказала.

— Неважно, я должен кое-что уточнить. Будьте любезны, позовите.

Фрося вошла в кабинет хозяина тихо и понуро, словно ее только что побили. В глазах копились слезы, и от этого они казались еще более ослепительными и красивыми. Она молча встала у двери, спрятала руки под передник.

— Фрося, слушай, что я скажу. — Сергей Ипполитович торопливо и нервно закурил новую папиросу, замолчал, раздумывая, но затем решительно продолжил: — Вот этому господину расскажи все с самого начала. О Тонечке и об этом конокраде. Только ничего не скрывай, теперь уже бесполезно скрывать. Поняла?

Фрося согласно кивнула. Сейчас она, напуганная последними событиями, а главное — тем страшным обстоятельством, что Тонечка сидит в тюрьме, готова была рассказать все, что знала, без утайки.

И стала рассказывать, как Вася-Конь оказался в этом доме, как Тонечка прощалась с ним утром после своего внезапного исчезновения, как затем Вася-Конь пропал и не давал о себе никаких вестей, как они пытались искать его через Калину Панкратыча и не нашли, и, наконец, о своей поездке в Колывань и о том, как через день после этой поездки Тонечку украли.

Николай Иванович слушал ее молча, не перебив ни единым вопросом. Сергей Ипполитович курил, морщился и время от времени встряхивал головой, словно хотел отогнать наваждение.

— Вот, как на духу, — закончила Фрося, — больше мне сказать нечего.

— Ясно, — задумчиво протянул Николай Иванович, — яснее ясного картина дня. Ступай, детка, я все понял.

Фрося молча поклонилась и вышла.

— Что скажете, что посоветуете? — спросил Сергей Ипполитович, глядя на своего собеседника с тревогой и надеждой.

— Скажу одно: украли ее по приказу Гречмана. Хотел Гречман напугать девочку и узнать, где находится Вася-Конь. А тот сам заявился. Что там произошло — нам не ведомо, нам лишь одно известно, что они сейчас в кутузке. Теперь — к делу. У меня находятся бумаги, которые принадлежали раньше акцизному чиновнику Бархатову, в них — полный отчет обо всех деяниях господина полицмейстера. Там каждая запись на три года каторги потянет, не меньше. Через два дня сюда приезжает высокий чиновник, чтобы начать по этим бумагам следствие. Но ему нужен формальный повод — жалоба от именитых горожан на его имя. Я хочу попросить вас подписать эту жалобу, а еще — прошу поговорить с теми людьми, с которыми вы сочтете нужным, чтобы они тоже поставили под ней свои подписи. Я уверен: начнется следствие, и мы выручим вашу дочь. Вы согласны?

Вместо ответа Сергей Ипполитович неожиданно спросил:

— Скажите, у вас есть дети?

— Детей у меня нет, но какое это имеет значение?

— Имеет. Если бы ваш ребенок сидел в кутузке, как вы изволили сказать, вам бы два дня вечностью показались. Я не могу столько ждать! Не могу! Готов подписать любую бумагу и людей найду, которые подпишут, но это надо делать сейчас, сегодня, а не через два дня! Я же не знаю, что там происходит, какие протоколы составляет Гречман! Ничего не знаю! Девочка, понимаете, девочка…

Сергей Ипполитович осекся, будто захлебнулся, и замолчал. В наступившей тишине было слышно, как он тяжело и надсадно дышит.

В этот момент дверь в кабинет широко распахнулась и Любовь Алексеевна возникла в прямоугольном проеме. Не переступив порога, она замерла, словно изваяние, глядя на мужа исплаканными глазами, и наконец едва слышно выдавила из себя:

— Сережа, умоляю, сделай же что-нибудь…

И, не дождавшись ответа, закрыла дверь.

Николай Иванович вздрогнул, будто его ударили. Этот тоскливый, обреченный голос страдающей женщины отбросил напрочь все его благоразумие. И если до этого мгновения он колебался, то после него возникла неожиданная решимость. Он поднялся с кресла, почти вплотную подошел к Сергею Ипполитовичу:

— Вы не можете ждать два дня, но часа два-три подождать можете? Я буду у вас в конторе, здесь нам встречаться больше не нужно. Ждите.

Кузьма выскочил из санок и подбежал к Николаю Ивановичу, задышливым голосом, словно сам скакал всю дорогу, сообщил:

— Аньку тоже взяли, прямо у бабки взяли! Чего делать-то будем?

На тревожный вопрос Николай Иванович не ответил. Покивал головой, будто соглашаясь с известием, и негромко приказал:

— Поглядывай тут…

Медленным, усталым шагом подошел к крыльцу шалагинской конторы, тяжело стал подниматься по ступенькам. В руке у него был старенький, потрепанный портфельчик. И этот портфельчик, точнее сказать — его содержимое, Николай Иванович должен был сейчас оторвать от себя, отдать, а душа противилась и не желала этого. Она иного жаждала: увидеть раздавленного полицмейстера Гречмана, насладиться его поражением. Да не судьба… Тонечка Шалагина, Вася-Конь и Анна безмолвно требовали спасения, и отказать им было невозможно. Николай Иванович передернул плечами, словно скидывал с них ненужную тяжесть, и решительно открыл дверь.

— Погоди, Николай Иванович, — окликнул его Кузьма, — позабыл…

Тот остановился в дверях, а Кузьма вытащил из-под сена в санках что-то похожее на длинную палку, замотанную в тряпку и перевязанную веревочкой. Донес, передал. Николай Иванович удобнее перехватил поклажу и вошел в контору.

Сергей Ипполитович, ожидая его, стоял у окна в своем кабинете и барабанил пальцами по подоконнику, выстукивая отрывистую мелодию.

— Вот главное ваше оружие на сегодняшний день. — Николай Иванович поставил портфельчик на стол, расстегнул его медные застежки и вытащил кипу бумаг. — Все это — наследство господина Бархатова, упокой, Господи, его душу грешную. Исполнял он при Гречмане и роль казначея, и змея-искусителя одновременно. Впрочем, вы полистайте, вам ясно станет, вы же по этой части, с торговыми бумагами дело имеете.

Сергей Ипполитович подвинул листы поближе к себе, с неохотой вгляделся в четкий и аккуратный почерк акцизного чиновника. Но глаза у него сразу блеснули, как только он прочитал первые строчки. Дальше, уже не обращая внимания на Николая Ивановича, он стал быстро перелистывать страницы, хмурился, покачивал головой, топорщил брови — видно было, что он искренне удивляется прочитанному. Даже взял счеты и быстро пощелкал костяшками, а затем присвистнул, увидев сложившуюся сумму. Стряхнул костяшки и поднял взгляд на Николая Ивановича:

— Знал, конечно, что Гречман ворует и взятки берет, но чтобы в таком количестве… Его же, сукиного сына, повесить мало! Впрочем, это… Что я должен делать?