Хейвуд Смит - Любовник ее высочества

Когда она вошла в комнату, доктор встал. Он был невысокого роста, но, как большинство медиков, которых она встречала при дворе, преисполнен сознанием собственной значимости, столь же непомерным, сколь и ее огромный живот. Она опустилась в то самое кресло, в котором сидела в ночь, когда Великая Мадемуазель нанесла ей тот достопамятный визит.

– Прошу садиться, сир. – Энни с тех пор плохо спала и вызвала доктора по настоянию Сюзанны. – К каким выводам вы пришли после осмотра?

Откашлявшись, он с какой-то неловкостью огляделся.

– Выводы. Да, конечно. Итак…

Глаза Энни сузились.

– Если нужно, будьте прямолинейны. Я хочу знать правду, какой бы неприятной она ни была для каждого из нас.

Он сложил руки, нервно сведя вместе кончики указательных пальцев.

– Боюсь, новости не слишком благоприятные. – Его лицо омрачилось. – Ребенок слишком велик. Куда больше, чем обычно бывает на его стадии развития.

Внутри ее все сжалось от страха.

– Уверяю вас, сир, я ничего не перепутала, подсчитав время зачатия.

Он поджал губы и кивнул.

– Без одной недели восемь месяцев. – Он поторопился добавить: – Я ни на секунду не сомневаюсь в точности, с которой ваша милость…

Почему он не договаривает? Энни вмешалась:

– Итак, вы считаете, что ребенок необычно большой. Ваши заключения состоят только в этом?

– Я думаю, что лучше отложить этот разговор до приезда его милости. Уверен, что…

И вновь она оборвала его:

– Я ценю вашу заботу, сир, но это не только не необходимо, но и нецелесообразно. – Сделав над собой усилие, она заговорила спокойнее: – Мы с мужем последние несколько месяцев живем совершенно раздельной жизнью. Я сама некогда так решила, и, уверяю вас, вполне в состоянии разобраться со всеми трудностями, о которых вы сообщите.

Явно не привыкший к тому, чтобы вступать в переговоры с женщиной, он уставился на нее и заговорил действительно откровенно:

– Ну хорошо. Я советую вашей милости примириться с господом.

– Что?

– Ваша милость не сможет благополучно разрешиться от бремени. – Он помолчал. – В некоторых случаях мать может быть спасена, если пожертвовать ребенком – хирургическим путем удалив его, но, в данном случае, боюсь, что ребенок уже сейчас слишком велик. И, как бы все ни обернулось, я не позволю себе пойти на такую операцию. Это запрещено Церковью.

Энни задрожала, гоня от себя мысль, что ради спасения ее жизни придется умертвить ее ребенка. Она потрясенно пробормотала:

– Как можно даже думать об этом? – Она вцепилась в ручки кресла. – Должен существовать какой-то способ спасти ребенка. – Она искала в его глазах искру надежды, но увидела лишь покорность судьбе.

– Все в руках божьих, ваша милость. Медицина бессильна помочь вам. – Доктор склонился и вытащил из сундучка, стоящего рядом, тазик, покрытый коркой засохшей крови. – Я, конечно, рекомендовал бы регулярные кровопускания, но они лишь смогут облегчить приступы вредных печальных настроений у вашей милости…

– Уберите это! – Энни с отвращением посмотрела на мерзкие инструменты в его руках. – Я не разрешаю пускать кровь.

Она встала и шагнула к залитому дождем окну, сквозь капли на стекле всматриваясь в яркую, сочную зелень раннего июня. По опыту работы в больнице при монастыре она слишком хорошо знала, насколько опасными могут быть роды. И она еще помнила эти пронзительные вопли – поначалу душераздирающие, почти нечеловеческие, потом постепенно затихающие, и оглушающую тишину, прерываемую лишь торопливым бормотанием молитвы над телами усопших.

Должен же быть какой-то способ спасти ребенка. Где-то в уголке ее памяти что-то промелькнуло, что-то она читала во время своих занятий… Но что? Какая-то известная личность…

Энни повернулась к доктору.

– Юлий Цезарь! Ну конечно! – Он взглянул на нее, словно она вдруг потеряла разум. Но Энни была кем угодно, только не сумасшедшей. – Я читала, что Юлий Цезарь был вырезан из чрева своей матери. Это было более тысячи лет назад. Я уверена, что современная медицина вполне способна…

– Это невозможно. Ни один истинный христианин не позволит себе вмешаться в божественное провидение, – он вытащил из своего чемоданчика маленькую бутылочку, налил несколько капель в серебряный кубок и долил туда приличную порцию крепкого коньяка.

– Ничего удивительного, что перед лицом смерти человек цепляется за любую соломинку, но я не намерен, в угоду вашей милости, поддерживать такую идею. – Он протянул Энни лекарство и мягко добавил: – Для вашей милости мои слова – тяжелый удар. Это поможет укрепить ваши нервы.

– Мне не нужно укреплять нервы. Мне нужен врач, который сможет спасти моего ребенка! – Она взмолилась: – Вы – образованный человек. Вы наверняка читали описание того, как родился Цезарь.

Он поставил лекарство на стол и запихнул инструменты в чемоданчик.

– Я образован, ваша милость, и достаточно, для того, чтобы не верить в подобные байки. Римляне записывали подвиги своих богов, живущих на вершине Олимпа, но, смею сказать, никто из нас не верит в эти россказни, куда более многочисленные, чем мифы о рождении Цезаря. – Он сунул чемоданчик под мышку и поклонился. – А теперь я должен просить разрешения удалиться. Меня в Париже ждут пациенты, которые не только обращаются со мной с должным уважением, но к тому же еще и следуют моим советам.

Энни кивком головы отпустила несносного человечка.

– Конечно. Вы свободны, сир. – Пускай забирает свои тазики, ножи и лекарства обратно в Париж. Она будет счастлива, избавившись от него. Ей надо заняться поисками настоящего лекаря – который, по крайней мере, попытается спасти ее ребенка.

Филипп спешился и широким шагом прошел к парадному входу Мезон де Корбей. В своей записке Энни просто просила его приехать при первой же возможности, но последние сообщения Жака об ухудшении ее здоровья превратили ее неожиданную просьбу в серьезный повод для беспокойства.

Юный лакей отворил двери и поклонился.

– Добро пожаловать в дом, ваша милость.

В голосе парня было что-то смутно знакомое Филиппу. Когда он протянул лакею шляпу, он обратил внимание, что и в его лице тоже было что-то ему знакомое.

– Ты кто? Я ожидал увидеть Жака.

Паренек ухмыльнулся.

– Я Пьер, старший сын Жака. Для меня большая честь наконец-то встретиться с вами, ваша милость, – серьезно сказал он. – Мы, дети – то есть я и мои братья и сестры, – так хотели поблагодарить вашу милость за то, что вы вызвали нас сюда и обеспечили работой, так что мы можем теперь быть вместе с мамой и папой. Вы не пожалеете об этом, сир.

Дети? Он и понятия не имел, что у Жака и Сюзанны есть дети! Все те годы, которые эта пара служила ему, они и словом не обмолвились об этом, а Филиппу и в голову не приходило их спрашивать. С чего это они решили, будто он посылал за ними?