Виктория Холт - Любимицы королевы

Слуги недоумевали, кто это приехал. Эбигейл была членом семьи, но самого презираемого свойства — бедной родственницей. Одежда ее — та, в которой трудно было признать обноски леди Элизабет — была ветхой и заштопанной. Очень бедная родственница! Приставить ее к полезному делу в детской велела леди Мальборо, и те, кто распоряжался слугами, постарались обставить это самым унизительным образом.

Эбигейл полагалось присутствовать на уроках с другими детьми — леди Мальборо не могла допустить, чтобы ее родственница оставалась необразованной. Особого почтения к образованию графиня не питала — дети ее должны были научиться вести себя, как подобает дворянам, уметь в высшей степени любезно держаться при дворе, когда им придет время находиться там. Но латынь и греческий, история и литература! «Вот еще! — заявляла леди Мальборо. — Не говорите мне о книгах! Я знаю мужчин и женщин, их характеры и судьбы, для меня этого вполне достаточно!» Иностранные языки? Возможно, их стоит немного знать, так как ко двору приезжают иностранцы. Вот арифметика ее детям нужна: деньги имеют большое значение, и познания в этой области необходимы.

Дети леди Мальборо, как и предполагала Эбигейл, находясь на этой академической диете, росли такими же практичными, как их мать.

Все они были красивы, унаследовав от матери волосы, главный предмет ее гордости. Казалось, кое-кому из них перешла и ее надменность. Генриетте, старшей из всех, определенно. Эта черта характера проявлялась, несмотря на возраст, и у девятилетней Мэри. Анна отличалась более мягкой натурой, она была спокойной и, хотя несколько чуждалась Эбигейл, не пыталась ее запугивать. Будучи на год младше Генриетты, казалась более зрелой, чем старшая сестра. Элизабет была младше Анны на три года, она пыталась подражать старшей сестре, однако временами у нее прорывалась несдержанность. Десятилетний Джон походил больше на Анну. Единственный мальчик, он был любимцем семьи, слуги утверждали, что он пошел в отца, а не в мать.

Эбигейл отвели маленькую комнатушку под чердаком. Девочка сочла, что ей пошли навстречу, не поселив вместе со служанками. Едва она вошла туда и взглянула в крошечное окошко на окрестности, то сразу же ощутила покой, правда, оказался он непродолжительным. К ней поднялась маленькая Мэри.

— Стало быть, ты наша кузина, — сказала она.

— Я кузина вашей матери.

— Значит, ты не наша?

— Почему же, мы родственницы.

— Странно! — пробормотала Мэри, наморщив лоб. Потом спросила: — А как ты собираешься быть полезной?

— Посмотрю, что от меня будет требоваться.

— Но полезной ты будешь, потому что так сказала мама.

— Мэри, ты где? — послышался голос Генриетты. — Наверху, у Эбигейл Хилл?

Генриетта поднялась на чердак и принялась рыться в разложенных пожитках Эбигейл.

— Это все твои вещи? — Губы ее насмешливо искривились, в точности, как у матери. — О, да ведь это старое платье Элизабет. Оно тебе впору? Тощая ты, Эбигейл Хилл, кожа да кости. А почему тебя поселили под чердаком?

Она оглядела комнатушку и, сморщив чуть вздернутый нос, надменно фыркнула. Эбигейл на миг подумала, что Генриетта видит в ней члена семьи и недовольна, что ее отправили на чердак, где обычно селят слуг.

— Думаю, — продолжала Генриетта, — тебе нужно жить поближе к нам. Внизу есть небольшая каморка. Мы ею пользуемся как туалетной комнатой, но ничего, для тебя она сойдет. Тогда ты сможешь помогать нам одеваться.

Эбигейл поняла, что стать полезной будет нетрудно. Ей покажут как. Хоть она и родственница, в этом доме ей придется отрабатывать своей хлеб.

«Горек он будет», — подумала девочка, но ничем не выдала этой мысли, ничем не выказала, что ей не нравится Генриетта Черчилл. Держалась скромно, тихо, покорно, как и полагается бедной родственнице. Даже Генриетта не могла бы к ней придраться.

Эбигейл заняла свое место в этой семье. Ходила с девочками на занятия, гувернантка смотрела на нее свысока и даже заявила, что не нанималась учить таких. К учебе она относилась серьезнее, чем дети Черчиллов, но за усердие ее не хвалили. Эбигейл и не ждала похвал, выражала всем своим видом признательность. Возможно, эта жизнь была все же предпочтительней службы у леди Риверс. Как-никак, она получала здесь какое-то образование, что никогда не бывает лишним. К тому же, поскольку оскорбления в доме родственников сносить труднее, чем там, где ты просто служанка, это закаляло ее стойкость. Никаких претензий она не предъявляла, кротко смирялась со своим приниженным положением подле пышно разодетых родственниц. Те были шумными — она тихой, те были внешне привлекательны — она неприметная. У нее почти не было надежды улучшить свое положение, а те лучились отражением родительского честолюбия. Эбигейл догадывалась, что леди Мальборо, говорившая так откровенно перед какими-то Хиллами, держится в своей семье еще более открыто. По манере ее речи можно было решить, что она не менее влиятельна, чем король, если не более; и детей ее, разумеется, ждут высокие титулы и должности при дворе.

Вскоре Эбигейл стала ощущать в доме какую-то необычную атмосферу. То было нетерпение, ожидание больших событий. Честолюбивые надежды придавали ей некое своеобразие. Дети постоянно говорили о том, что будут делать, когда… Когда что? Когда Анна взойдет на престол и станет править по указке их матери, когда их отец обретет полную власть над армией. Им это представлялось неизбежным, однако Эбигейл, чья семья если и не богатая, то вполне обеспеченная, впала в бедность, полагала, что цыплят следует считать по осени.

Вскоре Эбигейл приспособилась к своему месту в этой семье. Анна говорила, что она ненавязчива, как шкаф или стол. Никто не замечал ее присутствия, пока никому ничего не требовалось.

Иногда девочке представлялось, что жизнь ее так и покатится по этой колее. Она была сыта, знала, что связана родством с графиней Мальборо, но свободы у нее было меньше, чем у кухарки, горничной или гувернантки. Неужели никогда ничего не изменится?

Однажды Эбигейл решила, что так продолжаться не может. Вместе с остальными девочками, выполнявшими наказ леди Мальборо, она шила одежду для бедняков. Каждой следовало изготовить бесформенное одеяние из сурового полотна, а потом приниматься за отделку. Дочери Черчиллов вообще не любили рукоделья, ни грубой работы, ни тонкой. Эбигейл старательно работала иглой и завершила шитье раньше остальных.

— Слушай, Эбигейл, доделай за меня этот противный шов. Мне надоело.

Распорядилась так Генриетта — по возрасту уже взрослая девушка. Несколько капризная, томящаяся спокойной жизнью в Сент-Олбансе, вечно думающая о том, что может принести следующая неделя.