Нора Робертс - Мятеж

— Оно нравится мне. Как назвал вас Колл, прежде чем заснуть? Рина? Звучит приятно.

Но имя зазвучало по-особенному, когда он произнес его. Сирина поспешно отвернулась, чтобы взглянуть на лошадей.

— Уверена, что вы впечатлили ими Мэлколма.

— Он более впечатлителен, чем его сестра.

Она посмотрела поверх его плеча:

— У вас нет ничего, что могло бы впечатлить меня.

— Вы не находите утомительным презирать все английское?

— Нет, я нахожу это удовлетворительным. — Снова почувствовав слабость в коленях, Сирина бросилась в атаку, стремясь гневом вытеснить непонятную тоску. — Кто вы для меня, как не еще один английский аристократ, который хочет, чтобы все было в соответствии с его желаниями? Вы заботитесь о земле? О людях? Об имени? Вы ничего не знаете о нас! О преследованиях, несчастьях, разорении!

— Знаю больше, чем вы думаете, — мягко ответил он, сдерживая собственный гнев.

— Вы сидите в вашем прекрасном лондонском особняке или помещичьем доме в деревне и мечтаете у камина о великих социальных переменах. А мы живем борьбой каждый день только для того, чтобы удержать принадлежащее нам. Что вы знаете о страхе ожидания в темноте, пока не вернутся мужчины, и о разочаровании из-за того, что удел девушки — только ждать?

— Вы вините меня в том, что родились женщиной? — Бригем схватил ее за руку, прежде чем она успела увернуться. Шаль упала ей на плечи, и волосы блеснули при вечернем свете, проникающем сквозь дверь. — Скажите правду, Сирина, вы презираете меня?

— Да! — со страстью произнесла она, желая, чтобы это было правдой.

— Потому что я англичанин?

— Этой причины достаточно для ненависти.

— Нет, но я дам вам еще одну.

Чтобы удовлетворить себя, думал Бригем, привлекая ее к себе. Сирина рванулась назад, собираясь ударить его, но он был к этому готов.

Как только его губы прижались к ее рту, она застыла. Губы у нее были мягкие и ароматные, как лепестки розы. Бригем ощущал, как дрожит ее тело.

Позади них ржали лошади. В солнечном луче плясали пылинки.

Сирине казалось, что она больше никогда не сможет шевельнуться, — так ослабло ее тело. Перед глазами мелькал слепящий водоворот ярких красок. Если это поцелуй, то такой, какого она никогда не испытывала раньше.

Услышав тихий стон, Сирина не узнала собственного голоса. Ее пальцы впились в рваный рукав куртки Бригема. Она могла упасть, но он держал ее так крепко…

Дышала ли Сирина?

Очевидно, да, раз она все еще жила. Она могла ощущать запах Бригема, и он был таким же, как при их первой встрече. Пахло потом, лошадьми, мужчиной… Его губы на вкус походили на мед, растворенный в виски. Ей казалось, что она пьяна им…

Сердце Сирины бешено колотилось. Ее руки медленно скользнули вверх, к его плечам, зарылись в волосах.

Бригем почувствовал, как ее зубы прикусили его губу, и внутри у него вспыхнуло пламя. В этот момент он был в большей степени ее пленником, чем она его.

Всплыв на поверхность, как утопающий, Бригем судорожно глотал воздух и тряс головой.

— Господи, где вы этому научились?

Здесь и сейчас, могла бы ответить Сирина. Но краска стыда залила ее щеки. Как случилось, что она позволила ему целовать себя и наслаждалась этим?

— Отпустите меня.

— Не знаю, смогу ли. — Бригем поднес руку к ее щеке, но она отдернула голову. Только что Сирина целовала его, соперничая с лучшими французскими куртизанками. Но сейчас было до боли очевидно, что она невинна.

Он мог убить себя, если только Колл не сделает это раньше. Бригем стиснул зубы. Соблазнить сестру друга, дочь хозяина дома, в конюшне, как девку из таверны! Он прочистил горло и шагнул назад.

— Приношу мои глубочайшие извинения, мисс Мак-Грегор. Это было непростительно.

Ее ресницы взлетели кверху. В глазах под ними сверкали не слезы, а гнев.

— Если бы я была мужчиной, я бы убила вас!

— Если бы вы были мужчиной, мои извинения едва ли были бы необходимы.

Чопорно поклонившись, Бригем вышел из конюшни в надежде, что холодный воздух остудит его мозги.

Сирине казалось, что она бы с удовольствием убила Бригема. Проткнула бы его шпагой. Нет, шпага слишком хороша для этого английского червя. Если она, конечно, не использует ее, разрезая графа на мелкие кусочки вместо того, чтобы положить конец его бесполезной жизни одним ударом в сердце. Сирина улыбнулась, представляя себе это. Быстрый удар там, медленный, мучительный разрез здесь…

Мысли эти были ужасны, но никто не догадался бы о них, глядя на нее. Сирина являла собой образ женщины, спокойно занимающейся домашней работой: сидела в теплой кухне и сбивала масло. Правда, мрачные размышления заставляли ее орудовать маслобойкой с утроенной силой, но энергия, каков бы ни был ее источник, только ускоряла дело.

Бригем не имел права обнимать и целовать ее, а тем более заставлять ее получать от этого удовольствие. Сирина стиснула деревянную рукоятку маслобойки. Жалкий английский пес! А ведь она своими руками врачевала его рану и подавала ему пищу! Быть может, неохотно и нелюбезно, но тем не менее она это делала.

Если бы она рассказала отцу, на что осмелился Бригем… На мгновение Сирина прекратила работу, представив себе такую возможность. Отец пришел бы в ярость и, вероятно, избил бы английскую собаку хлыстом до полусмерти. Видение, представляющее высокородного графа Эшберна, валяющегося в грязи с наполненными ужасом дерзкими серыми глазами, снова заставило ее улыбнуться.

рСирина продолжила крутить маслобойку, когда улыбка медленно сползла с ее лица. Картина впечатляла, но она предпочла бы держать хлыст сама и заставить Бригема жалобно хныкать у ее ног.

Было печальной истиной, подумала Сирина, что она питает страсть к насилию. Это огорчало ее мать. Конечно, жаль, что она унаследовала отцовский характер, а не материнский, но ничего не поделаешь. Редко случался день, когда она не давала волю своему мак-грегорскому темпераменту, а потом не сожалела об этом.

Ей больше хотелось походить на свою мать — спокойную, хладнокровную, терпеливую. Она старалась, но тщетно. Иногда ей казалось, что Бог, создавая ее, совершил ошибку, позабыв о сахаре и добавив слишком много уксуса. Если сам Бог был способен на ошибки, что же тогда требовать от нее?

Со вздохом Сирина продолжала монотонно работать маслобойкой.

Конечно, ее мать нашла бы способ правильно обойтись с лордом Эшберном и его нежелательными авансами. Она бы стала холодно вежливой, когда в его глазах появился бы этот похотливый взгляд, и через минуту он был бы как воск в ее руках.

Сама Сирина не умела обращаться с мужчинами. Когда они досаждали ей, она давала им знать об этом резкими словами, а то и кулаком по уху. «А почему бы и нет?» — думала Сирина. Неужели только потому, что она женщина, ей следует притворяться польщенной, когда мужчина пытается обслюнявить ее?