Данелла Хармон - Влюбленный холостяк

«Я убила его. Он умер».

Умер.

Она лежала, горячие слезы лились из глаз, стекали неторопливыми, извилистыми струйками по вискам и уходили в подушку. Он умер. В ее чреве стало пусто. Й в душе. Она со своей гордостью и неверием убила малютку.

Умер.

Она беззвучно плакала, глядя в светлеющий потолок у себя над головой. Далекий прибой с каждым ударом волн, словно погребальный колокол, возвещал о смерти ребенка. Становилось все светлее, темнота отступала, а вокруг нее из мрака начали проступать очертания мебели. Вон комод, едва видный через раздвинутый полог кровати. Вон темные очертания картины на стене. А вот кто-то в кресле, придвинутом к кровати так близко, что ей слышно размеренное дыхание.

Она потянулась и тронула пальцами свисающую с подлокотника руку.

Люсьен.

Он встрепенулся. Его рука сжала ее пальцы. Он ничего не говорил, только сидел и держал ее за руку, давая ей возможность впитать в себя его неисчерпаемую силу.

«Ты не одинока, родная. Я здесь».

Она не могла сказать точно, произнесли ли эти слова его губы — или они пришли из самых глубин его души. Просто она знала, что он их сказал. «Я здесь». Слезы стали обжигающе горячими, хотя она не всхлипывала, не издавала ни звука. «Я здесь». Она крепко закрыла глаза, держась за его руку. Горячие соленые капли катились по щекам в молчаливом страдании. «Я здесь».

Кровать скрипнула. Люсьен сел рядом с ней, протянув к ней руки в невысказанном приглашении.

Год, месяц, неделю назад она ни за что не приняла бы его утешений, рассмеялась бы ему в лицо, скрыла бы в себе отчаянную боль. Но теперь…

Любовь.

Без колебаний Эва потянулась в его объятия.

— Люсьен, — жалобно всхлипнула она. — Ребенок… О Боже, ребенок…

Он не сказал ни слова, просто держал ее в объятиях и давал ей плакать, пока у нее оставались слезы, пока кровоточащая боль не начала затихать и на ее место не пришло утомление. Но она знала, что он полностью разделяет ее страдания. Что надежная, утешающая сила, которой он ее окружил, всегда будет принадлежать ей. Что он не отходил от ее кровати все время и всегда будет с ней. Ее разум начал меркнуть, ища облегчения в забвении глубокого сна. Она в безопасности. После все этих лет недоверия, отчужденности и притворства она в безопасности.

С ним.

Эва постепенно выздоравливала. Много плакала. Она свыклась не только с мыслью о потере ребенка, но и с тем, что у нее нет никаких шансов подарить мужу наследника, а это очень важно для гордых и могущественных аристократических семей вроде де Монфоров.

Она обманула его ожидания. Теперь его около себя никак не удержать. Никогда. Все когда-нибудь должно закончиться. День за днем она ждала, когда его внимание станет охладевать, отвлекаться, все ждала, что он найдет себе более интересное занятие, чем сидеть у ее постели, уговаривать ее поесть, когда у нее нет аппетита, забираться по ночам к ней под одеяло, чтобы согревать ее своим большим телом, рассказывая о своей жизни, о детстве, о тех, кого он знал и любил… и заставляя ее делать то же самое. Она настороженно ждала, когда его терпение лопнет. Но он не уходил. Не покидал ее. И через несколько недель настороженность Эвы постепенно растаяла, а затем появилась хрупкая надежда, что, может быть — просто может быть, — она нашла то же, что было у ее невесток.

То, чего она ждала всю свою жизнь.

Глубокую и верную любовь мужчины.

Господи, и она его любит. И как его не любить? Ведь он полная противоположность тому, что она считала человеческим существом мужского пола. Он сильный, умный, способный к состраданию, преданный, внимательный и достойный уважения. Эва страдала, когда он хоть на минуту выходил из комнаты. Она сияла, когда он возвращался, понимая, что ее улыбки воодушевляют его, прогоняют тени из-под глаз, суровость с его лица. Он сказал, что любимее. И доказал это всем своим поведением, добротой, словами. Однако она сама не может заставить себя сделать то же самое. Пока не может.

Она готова это ему возместить. Сделать что-нибудь — что угодно, — что искупило бы все прегрешения перед его семьей. Что-нибудь, что докажет ее любовь к нему, пока она не может заставить себя произнести вслух эти слова. По мере того как силы возвращались к ней, она начала ходить сначала по комнате, потом по всему дому и по садовым аллеям, глядя на море, такое же беспокойное, как ее душа… И тогда однажды утром из Франции пришло долгожданное письмо.

Нерисса проснулась на рассвете.

Уже три недели прошло с тех пор, как Чарлз отправился на поиски Перри. Три недели опасений не только за брата, но и за судьбу ее пропавшей любви. Три недели беспрестанного ожидания весточки из Франции.

«Ну где же он? Что ему удалось узнать? Пожалуйста, Чарлз, возвратись домой. Возвратись домой и привези с собой Перри».

Напряжение сказывалось на всех. Гаррет и Эндрю, оставшиеся в Джинджермере ожидать благополучного возвращения Чарлза, отчаянно скучали по своим женам. Эндрю, к большому неудовольствию окружающих, всецело отдался работе над своей новой взрывчаткой. После первого потрясшего землю взрыва в деревне даже ударили в набат, и колокола продолжали звонить, пока Эндрю с обожженными пальцами и опять обгоревшими бровями лично не съездил туда и не объяснил причины ужасного грома. Он успокоил запаниковавших жителей, заверив их, что это не нападение французов и что Британия не начала войну со своим вечным врагом.

Пока.

Но страшное известие могло теперь прийти в любой день. Такова была реальность. Нерисса боялась за Чарлза. Она не находила себе места и все всматривалась в морскую даль, ожидая, тревожась. И теперь, сидя у окна и наблюдая за тем, как солнце, словно пылающий оранжевым огнем шар, поднимается над горизонтом, сверкая алмазными гранями на воде, она подумала, что, может, сегодня придет весть о том, что две страны снова находятся в состоянии войны. В дверь тихо постучали.

— Войдите, — отозвалась Нерисса и, обернувшись, увидела, что в комнату входит ее новая невестка.

— Ой, Эва… доброе утро. — Она нахмурилась. — А почему ты встала?

— Да ну, я уже более чем достаточно належалась. Если честно, то я чувствую себя в эти дни совсем как прежде. Думаю, я уже настолько в форме, что могу днем покататься с Люсьеном верхом. — Ее зеленые глаза засверкали, как теперь было всегда, когда она говорила о герцоге. — Между прочим, я подумала, что мы могли бы вместе позавтракать.

Нерисса осмотрела ее критическим, взглядом. Эва все еще была худа и бледна, но с каждым новым днем к ней возвращались здоровье и прежний душевный настрой. Когда Эва вошла в комнату, облитая ярким светом поднимающегося солнца, Нерисса почувствовала исходящую от нее внутреннюю силу, которая, казалось, не только не уменьшилась, но лишь выросла после всего, что ей пришлось пережить. Неудивительно, что Люсьен влюбился в нее. Неудивительно, что последние три недели он практически не отходил от нее. Не его ли неустанная забота добавила мягкости надменным чертам лица Эвы? Не любовь ли Люсьена заставила ее прекрасное лицо светиться открытостью, какой-то безбоязненной уязвимостью, словно смыла с него резкие линии, оставив на их месте сверкающий бриллиант?