Анна Кэмпбелл - Пленница греха

Он разжал вторую руку, и сюртук упал на пол. Он никуда не уйдет. Он опустил голову и прижался лбом к двери.

Она держала его обезображенную руку, понимая, что делали с ним его мучители. Шрамы. Рубцы от ожогов. Кое-как сросшиеся кости. Бесформенные ногти.

То, что с ним сделали, невозможно описать, невозможно себе представить. Гнев душил Чариз, ей хотелось кричать и драться. Но все, что она могла, это плакать.

«Господи, я должна унять эти бесконечные слезы!»

— Чариз, я не хочу твоей жалости, — сказал Гидеон.

Он ошибся относительно ее реакции. Жалость была слишком слабой реакцией на ужасы, выпавшие на его долю. Она чувствовала себя так, словно сердце ей надвое разрубили топором, и оно больше никогда не срастется.

— Я не жалею тебя, — сдавленным шепотом произнесла она.

Гидеон по-прежнему не смотрел на нее.

— Я тебе не верю.

Резким движением он прижал вторую ладонь к двери. Эта рука была изуродована так же сильно, как и та, которую она держала в руках. Но, глядя на эту распластанную по дереву руку, она видела в ней былую грацию и красоту.

— Моя любовь. Мне так жаль.

Чариз не могла выразить словами, что чувствовала. Но там, где были бессильны слова, на помощь пришло сердце. Сжимая в дрожащих ладонях его изуродованную руку, она поднесла ее к губам.

Гидеон замер. Дрожь прекратилась.

— Ненавижу то, что они сделали со мной, — едва слышно произнес Гидеон, уставившись в дверь. — Ненавижу то, что вынужден вечно жить с Рангапинди.

О Боже.

В его голосе звучали стыд и боль. Чариз прижалась к его покрытой шрамами спине.

Не выпуская его руки, той, которую она поцеловала, она подняла вторую руку и накрыла ту его руку, которую он прижал к двери. Он невольнодернулся от ее прикосновения, но потом успокоился.

Она не знала, как долго они простояли так.

Спустя какое-то время она почувствовала, что Гидеон шевельнулся, открыла глаза и распрямилась. Наконец он повернулся к ней.

— Чариз…

Гидеон посмотрел на нее. В его взгляде она прочла безысходность и отчаяние.

— Все хорошо, любовь моя.

Чариз обняла его. Он ответил на ее ласку. Она крепче сжала его в объятиях.

— Все позади, все позади.

— О Господи, — произнес он наконец со стоном, обнял ее дрожащими руками и прижал к груди.

— Я хочу подарить тебе покой, — прошептала Чариз, уткнувшись в его густые темные волосы.

— Ты уже подарила, — сказал он, но руки, которые ее обнимали, говорили об отчаянии, а не о покое.

Это не покой. Но, возможно, он и покой были так чужды друг другу, что он уже не узнавал его.

— О, Гидеон, как бы я хотела, чтобы это было так, — печально сказала она.

Он обнимал ее так крепко, что ее груди вжимались в его грудь. Голова его опустилась ей на плечо. Волосы его щекотали ее шею как тогда, когда они впервые лежали в одной постели.

— Стоит мне посмотреть на свои руки, и все это возвращается вновь. Вонь. Жара. Холод. Голод и жажда. И постоянная боль.

— Не знаю, как ты все это выдержал, — тихо произнесла Чариз.

— Я не выдержал. Я молил их о пощаде.

Он был так жесток к себе. Если бы только он мог подарить себе малую толику той доброты, которую так щедро дарил ей.

— Ты не предавал своих товарищей и свою страну, — сказала Чариз. — Ты год терпел пытки и не сломался. В тебе слишком много храбрости. И это мешает тебе жить.

— Ты бы так не думала, если бы видела, в какое жалкое ничтожество я превратился, когда они принялись за мои руки.

Руки его беспорядочно блуждали по ее спине. И от этой ласки по телу ее разливалось тепло.

— О, любовь моя, — проговорила Чариз, продолжая гладить его по спине.

Под пальцами ее узор из шрамов рассказывал историю о невыносимых испытаниях, о той жестокой дани, которую потребовали от него годы служения в Индии. Она не могла видеть его искореженных рук. Но ей ни к чему было на них смотреть. Такое не забывается.

— Ты должен простить себя. Иначе сойдешь с ума. Господи, Гидеон, ты весь покрыт шрамами. Ты не спишь по ночам. Ты шарахаешься от людей. — Она говорила мягко, но убедительно. — Ты отдал все, что мог, даже больше. Не терзай себя.

Чариз поцеловала его в щеку, покрыла поцелуями вздувшиеся мышцы его бицепса и замерла, когда дошла до верхней точки предплечья.

Гидеон застонал. Она не знала, что означал его стон. Он поощрял ее к продолжению или протестовал? И она еще раз поцеловала его в плечо.

Итак, с невинными играми покончено.

Начинаются игры опасные.

Опасность и страсть.

Время остановилось. Чариз чувствовала себя так, словно стояла на краю обрыва в Пенрине. Полетит она в пропасть и разобьется? Или Гидеон, как всегда, поймает ее?

Медленно, словно разгребая воду, Гидеон поднял изуродованные руки, сжал ладонями ее голову и приподнял ее лицо.

Прикосновение его покрытых шрамами ладоней к ее щекам вызвало в ней дрожь наслаждения. Он смотрел на нее, перебирая большими пальцами выбившиеся из прически пряди ее волос.

Он пристально смотрел на нее. Глаза его горели. И Чариз наконец осознала, что Гидеон любил ее и всегда будет любить.

Чариз судорожно вздохнула. Гидеон смотрел на ее приоткрытые губы. Конечно же, он поцелует ее так, как целовал днем. Чариз вцепилась ему в бедра, настойчиво побуждая прижать ее к себе.

— До чего же ты красивая. Ты разбиваешь мне сердце, — пробормотал Гидеон.

— Гидеон…

Начала было Чариз, но Гидеон закрыл ей рот поцелуем.

Чариз приоткрыла губы, чтобы язык Гидевна проник ей в рот. Сердце его запело, когда язык ее затрепетал, отступая, и вернулся, чтобы слиться в объятиях с его языком.

Она быстро училась, его возлюбленная жена.

Гидеон скользнул ладонью вверх к тому месту, где груди ее натянули ткань лифа. Опустил руку в вырез, отыскал твердый, словно камешек, сосок и потянул за него.

— Если хочешь, чтобы платье осталось целым, сними его.

Чариз рассмеялась:

— Тебе придется мне помочь, у него шнуровка сзади.

— Будь проклята эта дурацкая мода, — проворчал Гидеон.

Гидеон накрыл ее щеку своей изуродованной ладонью. Как быстро он понял и принял то, что его шрамы не вызывают у нее отвращения.

— Я не хочу, чтобы ты встречался с кем-то, кроме меня, — сказала Чариз.

— Ты у меня одна, другой не будет.

Он судорожно сглотнул, повернул Чариз к себе спиной и стал расстегивать ее платье.

Справившись наконец с одним крючком, взялся за следующий.

Она повела плечами, и он едва подавил в себе желание перекинуть ее через ближайший стул и взять со спины. Этим утром он набросился на нее со страстью, затмевавшей все до сих пор им испытанное. То, что он испытывал сейчас, делало то утреннее желание похожим на водянистое молоко.

«Терпение, Тревитик. Успокойся. Она заслуживает чего-то большего, чем похоть. Она заслуживает того, чтобы ты применил к ней все свое искусство».