Елена Арсеньева - Любовник богини

Она не знает, где ты, жив ли ты — или все предсказание старой колдуньи о смерти в один день были только словесной шелухой. А дочь, которую носит она во чреве своем, — для нее лишь источник скорби… Только во имя ее спасения я готова сказать: пусть она избегнет зла, как желающий жить — яда. Пусть удача, этот страж твоего дыхания, бодрствует денно и нощно!..

— Василий! — раздался зычный оклик, и, обернувшись, тот увидел Бушуева, выползшего на край оврага. — Что за притча?! Мне почудилось или впрямь мелькнула тут проклятая колдунья? Ах, старая ведьма! Наши молодцы все в лежку легли со страху перед ней. Ну, ее счастье, что она здесь и мига не задержалась, не то я крепко потрепал бы ее, даром что она мне в бабушки годится.

«И мига не задержалась?!»

Василий оглянулся. Он стоял один на краю обрыва, и лишь белые прозрачные цветы колыхались там, где только что стояла Кангалимма. И, чудилось, реяло, все еще реяло в воздухе эхо:

«Отыщи же, странник, бамбук, под луною поющий…»

— Ты можешь быть спокойна: боги отомстили за твои страдания. Англичанам удалось узнать, что многие без вести пропавшие чиновники Ост-Индской компании нашли смерть во дворце магараджи Такура, этого прихвостня Кали, или были убиты в пути его погонщиками. Когда эти вести дошли до Великого Могола [34], он не захотел портить отношений с английским магараджею-кингом и выдал им бывшего владыку Такура.

Нараян умолк — и Варенька ощутила его испытующий взгляд, но не повернулась поглядеть на него или как-то показать, что слышала его слова. Тогда Нараян заговорил снова:

— Тхаги-душители, замышлявшие убийство твое и твоих спутников, погибли. Узнав, что их приговорили к повешению за многочисленные убийства, они умолили судей позволить им прекратить течение своих жизней самим. Обвязали себе шеи одной длинной и толстой веревкой и по знаку старшего бросились в разные стороны. Через несколько мгновений все двадцать лежали мертвыми. С ними был и магараджа. Монотонный, однообразный голос умолк. Могло показаться, будто Нараян совершенно равнодушен к тому, о чем говорит, и к тому, слушает ли его кто-то, однако когда Варенька слегка повернула голову, то встретила его пристальный взгляд.

Интересно, что он хотел отыскать в ее лице? Удовлетворенную жажду мести? Злорадство? Какая глупость!

Она пожала плечами и равнодушно произнесла:

— А что мне до этого? Ты можешь радоваться, будто Индра, поразивший змееподобного и зверообразного Арбуду. Ты топчешь его ногой, ты поражаешь его, ты пронзаешь его льдиной, разбиваешь ему голову, выпускаешь ему кровь! Ты восторжествовал над своим врагом! А я… что мне до всего этого? Только то, что скоро настанет и мой черед сделаться твоей жертвой.

Почудилось ей или Нараян слегка отпрянул, будто эти слова хлестнули его по лицу? Но голос его звучал по-прежнему спокойно и безучастно:

— Брама создал смерть, чтобы людям не было тесно на земле, и каждый в свой черед должен уступить место другому.

— Вот именно — в свой черед! — горько улыбнулась Варенька. — Но почему же эту пору мне определил ты?!

— Не я, — резко качнул головой Нараян. — Не я! Это… служение богине. Это твоя Карма, прекрасная, луноликая Чандра, и ты должна смириться.

— Ты выдумал меня! — с ненавистью выговорила Варя. — Выдумал Чандру, эту богиню! Подобно тому, как апсара Урваши родилась из воображения Брамы, ты создал Чандру своим воображением. Но ты слишком много принял на себя, Нараян. Ты возомнил себя равным небесным богам, если взял на себя смелость определять людям час рождения и час смерти! За это ты будешь наказан — помяни мое слово. Потому что не сгинут бесследно те проклятия, которые я призываю на твою голову, и ненависть моя раздавит тебя — рано или поздно.

Я желаю тебе отправиться в ад — и как можно скорее, пусть одни только злобные демоны окружают тебя!

— Никогда в этом мире ненависть не прекращается ненавистью, но отсутствием ненависти прекращается, она, — изрек Нараян, и самый звук его размеренного голоса вызвал у Вари такое сильнейшее раздражение, что у нее даже челюсти свело, будто от оскомины. У нее уже с души воротило от этих философских откровений, которые Нараян день за днем обрушивал на ее голову, стремясь внушить ей фаталистическое смирение… нет, блаженное ожидание смерти. Да, была в ее жизни мину та, и даже не одна, когда она желала умереть и готова была шагнуть навстречу смерти — но это был ее выбор, ее собственный! По указке же Нараяна — непонятно ради чего — она не хотела умирать, а потому его премудрости представали перед ней в облике занудных назиданий, истины превращались в тусклые банальности, от которых липким потом покрывалось все тело, а к горлу подкатывала тошнота. Право слово, она была уверена, что ее тошнит именно от этих омерзительных нравоучений, а вовсе не потому, что на исходе второй месяц ее беременности.

Это плоть от плоти ее протестовала против роковой необходимости смерти, против неизбежности вековечной разлуки с той, которая породит ее на свет.

О господи, Варя увидит свое дитя только раз… а дочка не увидит ее никогда! И не услышит ни слова правды о своей матери, не узнает, чья кровь наделила ее волосами цвета бледного северного золота и глазами серыми, как пасмурное, туманное небо России.

Ослепительная клокочущая синева, слепящее солнце и огромная золотая луна станут ей родными. Она будет знать все о подвигах Индры и хитростях Шивы, о лукавстве прекрасной Лакшми и злодействах дракона Вритры, и ничто не дрогнет в ее душе при словах: Жарптица, Иван-царевич, Елена Прекрасная, Змей Горыныч… И если когда-нибудь во сне увидит она бескрайнее поле, золотое от спелой ржи, и крутояр над сизой водой, и диковинное белоствольное дерево с длинными, словно девичьи косы, зелеными ветвями, то не узнает имени неведомой страны, а будет уверена, что привиделась ей сказочная, волшебная Арьяварта, которая существует только в безумных мечтаниях детей Луны, — а ведь она есть, она существует, живет, и дышит, и простирается за горами за морями, и ждет, и зовет к себе дочерей своих, чтобы приголубить, и утешить, и спеть колыбельную песню метелей…

О господи, никогда! Больше никогда не будет этого ни у самой Вари, ни у Катюшки. И слезы, которые. Варя думала, давно уже были выплаканы, вновь полились из ее глаз при мысли о том, что девочка даже имени своего, данного ей мамой, знать не будет… ни своего русского имени, ни имени матери, ни имени отца, которого уже давно нет на свете.

Эта сказочная Индия, эта страна чудес, о которой некогда так мечтала Варенька, оказалась насквозь лживой. Здесь лживы даже клятвы, даваемые пред священным алтарем. Вот ведь пророчила Кангалимма, что суждено им с Василием умереть в один день, однако прах его давно уже развеяли над землею и водою, а жена его все еще жива — если только можно назвать жизнью это однообразное чередование ненависти, тоски и горя, чьи раскаленные струи сжимают ее душу, испепеляют сердце и терзают разум.