Вера Крыжановская - Болотный цветок

Граф провел скверную ночь и утром отправился к бабушке объявить ей свое решение, которое приведет ее, конечно, в ярость, это он знал наверное, но помешать которому она не могла, в виду того, что большое состояние, унаследованное графом от матери, делало его совершенно независимым.

Графиня Ядвига сидела в своем будуаре и, перебирая четки, с набожным видом перелистывала книгу «Жизнеописание мучеников». Когда вошел внук, она положила книгу.

— Отчего ты такой бледный и хмурый, мой друг? — спросила она с улыбкой, протягивая ему руку.

Но Станислав точно не заметил протянутой руки. Голос его дрожал от сдерживаемого гнева, когда он ответил:

— Вот наивный вопрос после той невероятной гадости, которую ты учинила, посеяв раздор между женой и мной. Я давно хотел потребовать у тебя отчета, по какому праву вмешалась ты в мою личную жизнь? Ведь ты же знала, что вынудило нашу свадьбу, и дала на нее согласие, а потом предательски сорвала с глаз этой наивной девочки повязку, скрывавшую от нее прошлое, и создала мне ад, поставив меня в отвратительное положение.

— Моя совесть вынудила меня поступить таким образом, — решительным тоном прервала его графиня. — Я должна была согласиться на вашу свадьбу, чтобы спасти честь Юлианны; но допустить между вами близкие отношения, это противоречило бы моему долгу как христианки, и было бы попранием самых основных правил нравственности.

Граф вспыхнул и смерил ее взглядом, полным глубокого презрения.

— Ты?.. Ты боишься нарушить нравственные правила и христианский долг? Ха, ха, ха! — и он громко захохотал. — Да за кого же ты меня принимаешь, бабушка? Я не мальчик и не настолько глуп и слеп, чтобы не видеть, какую роль играли у тебя отцы Игнатий и Тадеуш, и в какой состоит ныне отец Ксаверий, и потому позволяю себе усомниться, чтобы те отношения, с помощью которых твои преподобные духовники направляли тебя на Небо, входили в понятие «долга христианской нравственности». Но не в этом дело; твоя добродетель меня не касается, и, пожалуйста, не ссылайся на нее в оправдание своих гадостей. Вовсе не стремление спасти меня от греха руководило тобой в этом случае, а твоя слепая ненависть к вере, которую исповедует Марина, и ее русскому происхождению. Женись я на какой-нибудь польке, хоть и распутнице, но католичке, ты обо всем промолчала бы и благословила меня; а с православной ты решила меня разлучить. Так вот я пришел тебе сказать, что мне твоя опека надоела, и что я думаю уехать из Чарны. Через несколько дней я отправляюсь с женой заграницу, а тебе предоставляю полную свободу упражняться в христианских добродетелях при помощи отца Ксаверия, и желаю вместе с ним попасть прямо в рай.

Не ожидая ответа, он повернулся и вышел.

Графиня ничего не ответила по той простой причине, что не могла произнести ни слова: лицо ее стало багрово-лиловым, а бешенство сдавило ей горло, и с минуту она думала, что задохнется.

Вспыльчивая, резкая, жестокая, а благодаря своему богатству и заносчивая, графиня Ядвига не терпела противоречий, и тем более критики своих действий. Никогда и никто еще не смел так откровенно разоблачать и указывать пальцем на подкладку ее отношений к духовникам, отношений, которые она, впрочем, считала простительными и законными. Если ее «заблуждения» и вызывали иногда легкие укоры совести, то она всегда откупалась богатыми дарами на церковь. Стах никогда не посмел бы сделать даже намека подобного рода; а тут вдруг он дерзко оскорбляет ее, и из-за кого же? Из-за этой проклятой москальки-еретички?

В ней пробудилась такая ярость против бедной Марины, что, попадись та ей в руки, она задушила бы, кажется, ее. Но эта буря скоро утихла, скрытая под личиной обычной лукавой слащавости графини, и только в ее глазах еще светилась дьявольская усмешка.

— Никуда ты не уедешь, а просто-напросто исчезнешь, чтобы не мешать спасению души твоего болвана-мужа и не вызывать новых оскорблений против меня, — проворчала она и задумалась, а потом позвонила и приказала просить к ней отца Ксаверия.

Тот тоже провел скверную ночь. Вчерашний случай неожиданно нарушил его видимое спокойствие и пробудил бешеную ревность. Всю ночь он не смыкал глаз, обдумывая способы разлучить Марину с мужем, и все еще был поглощен этими мыслями, когда его позвали к Земовецкой.

Графиня начала с того, что осведомилась, как идет дело обращения Марины.

— Ваша чрезвычайная осторожность, отец мой, разрушит всю нашу работу, — ехидно заметила она на уклончивый ответ духовника. — Должна вам сказать, что эта кокетка так влюбила в себя Станислава, как я не могла даже себе представить. Он теперь без ума от этой бледной рожи, меня обвиняет, что я украла его счастье, и, после целого ряда неслыханных дерзостей и оскорблений, заявил мне сейчас, что уезжает заграницу с женой и больше сюда не вернется.

Ксендз побледнел, а на его лице отразились тревога и такое смущение, что графиня вздрогнула и подозрительно взглянула на него.

«Что значит это волнение? Не попал ли и Ксаверий в сети «москальки», подобно Станиславу?»

Она тотчас сообразила, что за последнее время ксендз изменился: грустный, задумчивый, он, по-видимому, избегал ее и потерял, казалось, прежнее «рвение к интересам церкви».

Графиня стиснула зубы. Только этого не хватало, чтобы ее духовник влюбился в еретичку! Ну уж нет. Этому она положит скоро конец, и Марина дорого заплатит за свои неуместные победы… Наружно она ничем себя не выдала и, после краткой беседы, отпустила Ксаверия, который поспешил уйти с облегченным сердцем.

День прошел томительно и скучно. Граф обедал один на своей половине, а потом уехал, не сказав куда едет и когда вернется. Марина тоже не выходила из своих комнат, но при известии об отъезде мужа облегченно вздохнула.

— Слава Богу. Может быть, на несколько дней она освобождена от его присутствия и ей нечего опасаться новых сцен.

Вечером она решила пойти, как всегда, к старой графине: не следовало возбуждать ее внимания. В гостиной она нашла только отца Ксаверия, пересматривающего связку новых, присланных утром нот, и панну Камиллу, подбиравшую номера иллюстрированного журнала. Приживалка объявила ей, что графине нездоровится, и она отдыхает, но придет к чаю, а пока просит не стесняться и заниматься музыкой.

Отвечая любезно на глубокий поклон ксендза, Марина заметила, что он очень бледен, а взгляд лихорадочный, беспокойный.

— Вы, кажется, сегодня нездоровы, отец Ксаверий? Вы плохо выглядите, — участливо спросила она.

Тот вспыхнул и в замешательстве пробормотал благодарность, но сказал, что чувствует себя прекрасно, и сел за рояль разбирать новую музыкальную вещь.

Марина уселась в кресло в углублении окна, где всегда сидела, и приготовилась внимательно слушать интересовавшую ее симфонию.