Дафна дю Морье - Дом на берегу

Я пожалел, что еду не на «триумфе», а на бьюике — он слишком бросался в глаза. Поддавшись внезапному порыву, я остановил машину возле моста, пониже мельницы, и, пройдя немного вверх по тропе, перелез через ворота в изгороди и очутился на поле, что вело к Граттену. Я знал, что прежде чем возвращаться домой, мне следует задержаться ненадолго здесь, среди пригорков, потому что как только я окажусь в Килмарте, дальнейшее трудно предугадать; последний эксперимент мог иметь для меня самые непредвиденные последствия. Мне хотелось унести с собой образ Тризмиллской долины — такой, какой она была сейчас, в последние дни августа под лучами солнца, — предоставив своему воображению и памяти дорисовать картину, вернув назад, на свое место, извилистый ручей и бухту, и причал под горой, на которой стоял давно исчезнувший дом. На полях Церковного парка, за Граттеном, велась жатва, но здесь, за изгородью, трава была нетронута и паслись коровы. Я дошел до первого куста утесника, вскарабкался на вал, окружавший это место, и посмотрел вниз на травяной покров, где когда-то проходила дорожка, прямо под окном зала, и где, взявшись за руки, сидели Изольда и Бодруган.

Там лежал и курил сигарету какой-то человек, под головой у него вместо подушки была сложенная куртка. Не веря своим глазам, я уставился на него, полагая, что мое чувство вины и неспокойная совесть, должно быть, вызвали этот образ из ничего; но нет, я не ошибся. Человек был самый что ни есть настоящий, и это был доктор Пауэлл.

Какое-то время я стоял и смотрел на него, затем не спеша, безо всякого злого умысла, но полный решимости, я отвинтил набалдашник трости и вынул оттуда стопку. Я проглотил свою последнюю дозу и вставил стопку обратно в трость. Затем спустился с насыпи и подошел к нему.

— Я полагал, вы отправились с семьей на северное побережье заниматься серфингом.

Он тут же сел, и я впервые за все время нашего с ним знакомства испытал огромное удовлетворение оттого, что застал его врасплох — ситуация для него была не из легких.

Он быстро взял себя в руки, удивленное выражение на его лице сменилось располагающей улыбкой.

— Я передумал, — спокойно сказал он, — отправил их одних. Вы, похоже, поступили так же.

— Значит, Вита все-таки меня опередила. Она не теряла времени даром.

— Причем здесь ваша жена?

— Разве она не звонила вам из Дублина?

— Нет.

Теперь настал мой черед удивленно уставиться на него.

— Тогда какого же черта вы тут торчите? Поджидаете меня?

— Я не поджидал вас. Просто решил, что чем бросать вызов бурунам Атлантики, лучше немного изучить вашу территорию. Похоже, чутье меня не подвело, и вы сами можете показать мне окрестности.

Мое превосходство уже не было столь очевидным, а уверенность таяла на глазах. Казалось, он разыграл мою собственную карту, и теперь игра складывается в его пользу.

— Послушайте, — сказал я, — разве вы не хотите узнать, что произошло в аэропорту?

— Да нет, не очень, — ответил он мне. — Я знаю, что самолет вылетел, потому что позвонил в Эксетер и проверил это. Улетели вы на нем или нет, мне не могли сообщить, но я знал, что если вы не улетели, то направитесь назад в Килмарт, и если я заявлюсь на чашку чая, то найду вас в подвале. Однако с полчаса назад жгучее любопытство привело меня сюда.

Его снисходительная самоуверенность разозлила меня, но еще больше, пожалуй, я был зол на самого себя. Если бы я поехал другой дорогой, если бы не отправился через Тризмиллскую долину, не поддался внезапному порыву сентиментальности, я бы благополучно вернулся в Килмарт и имел бы в запасе по меньшей мере полчаса, прежде чем туда нагрянул бы доктор Пауэлл.

— Ладно, — сказал я. — Я признаю, что скверно обошелся с Витой и мальчиками, и, вероятно, она сейчас тщетно названивает вам из дублинского аэропорта. Одно не укладывается у меня в голове, как это вы дали мне уехать, зная, что может произойти. На вас лежит почти такая же вина, как и на мне.

— О да, согласен, — ответил он. — Я тоже достоин порицания, и мы оба будем рассыпаться перед вашей женой в извинениях, когда свяжемся с ней по телефону. Но мне хотелось дать вам шанс. Забыть о правилах и просто посмотреть, справитесь ли вы с этим в одиночку.

— А как же велят поступать правила?

— Если наркоман крепко «сел», его надо немедленно поместить в специальную клинику.

Я в задумчивости посмотрел на него и оперся на трость Магнуса.

— Вам прекрасно известно, — сказал я, — что пузырек С я отдал вам, а он был последний. И вы наверняка хорошенько обшарили весь дом, пока я неделю без сил валялся в постели.

— Обшарил, — ответил он, — и сегодня сделал это еще раз. Я сказал миссис Коллинз, что ищу спрятанное сокровище, и, думаю, она приняла это за чистую монету. Что, недоверчивый я тип, да?

— Все равно ведь ничего не нашли, потому что там ничего не было.

— Что ж, можете считать, вам чертовски повезло. У меня в кармане лежит окончательное заключение Уиллиса.

— И что же там сказано?

— Только то, что препарат содержит сильно токсичное вещество, которое может серьезно поразить центральную нервную систему и даже привести к параличу. Дальнейших пояснений не требуется.

— Покажите мне его. Скорее.

Он покачал головой и вдруг исчез; со всех сторон меня окружали стены, я стоял в зале усадьбы Шампернунов и смотрел в окно на дождь. Меня охватила паника; это не должно было случиться, по крайней мере, не здесь, не сейчас. Я рассчитывал, что буду дома, в своих четырех стенах, с Роджером, моим привычным проводником и покровителем. Его здесь не было, зал был пуст, и в нем произошли кое-какие изменения: стало больше мебели, драпировок, а занавес, скрывавший выход на лестницу, которая вела наверх, был отдернут. Я слышал чей-то плач у себя над головой, звук тяжелых шагов, меривших комнату. Я снова глянул в окно и сквозь завесу дождя увидел, что сейчас осень — деревья на противоположном холме были коричневато-золотистыми, как в тот день, когда за ними скрывался в засаде сэр Оливер со своими людьми, подстерегая Бодругана; однако на сей раз не дул ветер, срывавший с них тогда листья и устилавший ими землю внизу; теперь мокрая листва уныло висела под моросящим дождем, а Лейнскот и залив были окутаны пеленой тумана.

Плач сменился визгливым смехом, и вниз по ступенькам запрыгала чашка, потом шарик; внизу чашка замерла, а шарик медленно закатился под стол. Я услышал встревоженный мужской голос: «Смотри не упади, Элизабет!» — и кто-то, заливисто смеясь, стал неуклюже спускаться по лестнице в поисках игрушки.

Она на мгновение замерла, сложив перед собой руки; длинное платье волочилось по каменным плитам, а нелепый маленький чепчик на рыжеватых волосах сбился набок. Ее сходство с Джоанной Шампернун в первый момент поражало, затем изумление сменялось невольным ужасом: это была слабоумная девочка лет двенадцати, с вечно полуоткрытым ртом и еле заметным лбом. Она покачала головой, по-прежнему не переставая смеяться, потом схватила чашку и шарик и, визжа от восторга, принялась подбрасывать их в воздух. Внезапно устав от этой забавы, она отшвырнула их в сторону и завертелась на месте, пока голова у нее не закружилась; тогда она рухнула на пол и осталась сидеть, не двигаясь и не сводя глаз со своих башмаков.