Эльза Вернер - Проклят и прощен

Весна отправила в горы своего первого вестника — уже подул ветер, и от его мягкого, теплого дыхания таяли ледяные оковы зимы. Полными, мощными звуками доносился из глубины шум горного потока, но теперь он не служил единственным проявлением жизни среди мертвой природы: со всех сторон доносился ответный рокот. Из каждой скалы, из каждого ущелья раздавались тысячи проснувшихся голосов — начиналось таяние снегов.

— Сегодня Гейстершпиц приветствует нас в необыкновенной красе, — сказала Анна, указывая на гору. — Кажется, будто внутри горы таится яркое пламя, и вся она утопает в огне.

Раймонд, не отрываясь, смотрел на сверкающую вершину.

— А ведь там, наверху, у недоступного трона Девы льдов, — произнес он, — только снег да лед. Она не терпит, чтобы кто-нибудь взглянул на нее вблизи, — это мне самому пришлось узнать, когда однажды я... заблудился в ущельях Гейстершпица.

— Разве ты не знал, что они непроходимы? Что ты искал там?

— Смерти! — медленно и тихо произнес Верденфельс. — Да, Анна, тогда я искал ее и страстно желал, считая невозможным прожить всю жизнь под бременем той тягостной ноши, которая свалилась на мои плечи. В двадцать лет, кажется, легко покончить со всем горем, со всеми страданиями. Но жизнь цепко держится за нас. Меня нашли окоченелого, без сознания, однако я все-таки очнулся... и должен был прожить жизнь.

— Но что же заставило тебя бежать в эти ледяные ущелья?

— Наконец-то ты спрашиваешь об этом! Я ждал этого целые недели, но ты все молчала, всегда ловко уклоняясь от возможного разговора. Я видел ясно, что ты не хотела слушать.

— Ведь я не смела! Доктор строго приказал мне избегать всего, что могло взволновать тебя, полный покой он ставил необходимым условием твоего выздоровления, а я слишком хорошо знала, что всякое напоминание о прошедшем вызовет в твоей душе целую бурю. Но теперь ты выздоровел, — она прижала руку к груди, из которой вырвался глубокий вздох, — теперь я хочу услышать всю правду!

Раймонд молча привлек к себе свою любимую, с тревогой заглядывая в ее глаза, точно боялся, что она снова отступит от своего решения, но Анна с полным доверием положила голову к нему на плечо.

— Не бойся ничего, Раймонд! Что бы мне ни пришлось услышать, я не отступлю в ужасе. Со всем этим покончено в ту минуту, когда я узнала, что твоей жизни грозит опасность. Тогда я почувствовала, что есть только одно на свете, чего я не в силах была бы перенести: я не могла бы лишиться тебя! И если ты даже расскажешь мне о совершенном тобой преступлении, о преследующем тебя проклятии, то нас все равно уже ничто не разлучит. Разделяя с тобой твое будущее, я хочу разделить и прошедшее.

Раймонд на мгновение крепко прижал ее к себе, но тотчас же выпустил из своих объятий и тихо сказал:

— Ты несколько лет прожила в верденфельском пасторате. Слышала ты когда-нибудь, чтобы на меня жаловались?

— На твоего отца жаловались, но в сущности, по-моему, это ненависть и страх сочиняли про него невероятные сказки; я им не верила, а Грегор никогда не говорил об этом. О тебе упоминали очень редко. Ты ведь всегда путешествовал, а когда однажды вернулся в замок, то избегал показываться в деревне. Я ни разу не видела тебя, а барон Верденфельс, с которым я встретилась в Венеции, был не знаком мне даже по имени.

— Вполне понимаю, — мрачно проговорил Раймонд. — Тогда Вильмут еще не раздувал ненависти, зная, что при характере моего отца кровавые столкновения были бы неизбежны, а пострадали бы от них лишь его духовные дети. Тогдашний владелец не заботился о всеобщей ненависти против себя, он над нею смеялся и попирал ее ногами. Я не в него уродился! Тебе часто описывали моего отца. Это был жесткий, властный человек, беспощадный защитник прав и привилегий своего сословия; даже когда начались грозные волнения последнего времени, он и слышать не хотел ни о каких переменах и уступках. С презрением относясь к революционному движению, вскоре охватившему и крестьян, он ошибочно полагал, что в своих поместьях легко справится со всем.

Мне было тогда всего двадцать лет, я был еще очень несамостоятелен, воспитываясь в почти рабском повиновении. Отец не любил меня, потому что я не походил на него, а я чувствовал только страх перед ним. Со страстным нетерпением ждал я времени, когда смогу покинуть Верденфельс, чтобы поступить в университет, ждал, как узник ожидает освобождения из тюрьмы. Но уже за несколько месяцев до того разразилась катастрофа.

Непреклонный характер владетеля Верденфельса и его жестокое обращение с крестьянами вскоре привели к тому, что они вступили в открытую борьбу с бароном: перестали подчиняться даже справедливым требованиям, вымогали всевозможных уступок, а когда им отказывали, грозили силой добиться своего. Мой отец со всех сторон получал предостережения, но вместо того, чтобы пойти на какие-либо уступки, он бросал толпе насмешливый вызов, приводя ее этим в дикую ярость. Были сделаны попытки завладеть замком, но отец только насмехался над ними. Вооружив всю прислугу, он объявил, что накажет «мятежную шайку».

Однако ему очень скоро пришлось убедиться в серьезности положения. Слуги оказались ненадежными трусами, и когда дело дошло до решительного столкновения, нам пришлось уступить численному перевесу нападавших. Принимая во внимание их безумную ненависть к владельцу замка, нетрудно было угадать, какая участь ждала нас, если им удастся прорваться. Нельзя было ждать пощады, для нас это было вопросом жизни и смерти.

Смерти отец не боялся, твердо решив защищаться до последней возможности, но подобное поражение он не мог бы перенести. Для него было уже бесчестьем сама возможность пасть от таких рук. Я видел, как грозно он хмурился, как стискивал зубы, принимая какое-то суровое решение. Я никогда не смел давать ему советы, но теперь решил попытаться.

— Ты видишь, что мы не можем долго удерживать замок, — сказал я, — а на слуг положиться нельзя, они покинут нас, как только дойдет до серьезной схватки. Отступим, пока есть возможность. Калитка в каменной ограде ведет прямо на Шлоссберг, а там такие густые заросли, что мы сможем пробраться незаметно. Через несколько минут мы будем уже на хуторе, где найдем лошадей, на которых доберемся до Бухдорфа. Тех из слуг, которые захотят сопровождать нас, мы возьмем с собой, а остальным бояться нечего: ведь ищут только нас одних.

— Отступать? Бежать? — закричал отец. — И ты смеешь говорить мне о такой постыдной трусости?

— Где десять против одного, там в отступлении нет ничего малодушного. Ты часто водил своих солдат в бой, разве ты не отступил бы перед таким численным превосходством?

— Там был честный бой и честный неприятель, а здесь шайка мятежников! Пусть не говорят, что барон фон Верденфельс отступил перед таким сбродом, бежал от своих крестьян и поденщиков!