Филиппа Грегори - Колдунья

Несколько томительных минут прошли в молчании.

— Я была там, когда аббатство сожгли, — наконец устало проскрипел голос. — Не было никакой инспекции, как и не было никаких непристойных ритуалов. Было нападение с целью поджога. Преступное нападение.

В зале поднялся шум. Постучав по столу рукояткой эбеновой трости, лорд Хью крикнул:

— Тихо!

— Это ложь, — заявил отец Стефан. — Это была законная проверка порочного и безнравственного гнездилища разврата, к тому же опасного. Вас выкурили оттуда, как ядовитых змей, каковыми вы и являлись.

Снова возникла пауза.

— И куда вы потом отправились, когда скрылись от правосудия и милосердия Божьего? — поинтересовался отец Стефан. — Где вы были все эти одиннадцать месяцев?

— Я не стану отвечать, — твердо отозвался голос.

— Вам задавали уже этот вопрос под пыткой, — угрожающе напомнил священник. — Вас могут подвергнуть испытанию еще раз.

Элис не поднимала глаз. В зале стояла мертвая тишина.

— Я знаю, — промолвил голос со слабым вздохом. — И я готова умереть под пыткой.

Толпа негодующе загудела. Склонившись над книгой и закрыв лицо ладонью, Элис сквозь пальцы украдкой посмотрела в зал. Ей были видны только первые два ряда; там располагались солдаты Хьюго, но и они беспокойно ерзали на лавках.

— Запишите: покрывает своих друзей-заговорщиков, — приказал священник Элис.

Она послушно занесла его слова в протокол, а он продолжал допрос.

— Вы можете назвать еще кого-нибудь, кто в ту ночь тоже бежал от правосудия? Кто так же, как и вы, скрывался все это время? Кто, возможно, намеревался встретиться с вами? Кто планировал присоединиться к вам?

Снова томительное молчание.

— Скажите, кто такая Анна?

Пораженная, не успев вовремя опомниться, Элис резко вскинула голову и сразу увидела ее.

Сгорбившись, Хильдебранда сидела на табурете. Ладонями она упиралась в колени, словно пыталась удержать вместе сухожилия и кости. Старое синее платье, которое ей отдала Элис, все было в пятнах крови и еще чего-то. На подоле юбки в самом низу виднелось большое темное пятно — видимо, старая женщина не выдержала мук и испачкала себя. Плечи неуклюже сутулились, одно криво обвисло, оно было вывихнуто и не вправлено обратно в гнездо. Матушка была боса. На бледной старой коже виднелись иссиня-темные и красные кровоподтеки, точно обозначившие места, где были узлы, которыми ее привязывали к дыбе. Синяки на запястьях почернели — это были следы веревки, на которой она висела. Пальцы ног кровоточили; ногти на них были вырваны. На пальцах рук было то же самое. Ее руки напоминали два окровавленных пальца, которые обхватили старое тело, чтобы не дать ему развалиться на части и удержать в нем душу, стойко сохраняющую свою веру.

Заметив резкое движение, Хильдебранда посмотрела в сторону Элис.

Их глаза встретились.

Она сразу узнала свою Анну. Разбитые в кровь губы старухи растянулись в жуткой улыбке. Элис видела темные синяки на ее щеках, оставленные железным кляпом, а потом, когда ее страшная улыбка стала еще шире, она заметила, что и зубы почти все вырваны из десен, только некоторые сломаны и после них остались темные, наполненные кровью дыры. Глядя на эту улыбку, Элис поняла, что сама вложила в руки Хильдебранды орудие мести. Конечно, матушка не станет страдать одна. Она не захочет гореть на костре в одиночестве.

Элис смотрела на нее и молчала. Она не вымолвила ни слова. Не уставилась на нее жалостливыми глазами, не сложила своих нежных ручек, тайно подавая ей знак и моля о прощении. Она ждала, когда наступит ужасная минута и Хильдебранда назовет ее имя — имя беглой монашки и своей сообщницы. Имелись все необходимые улики: на старухе было платье Элис, в хижину из замка посылалась еда. Девушка ждала, когда Хильдебранда назовет ее имя и отомстит ей за боль разочарования и обманутых надежд, за страдания, которые она перенесла на дыбе и во время пыток.

Выцветшие голубые глаза аббатисы неотрывно смотрели на Элис из черных, разбитых глазниц.

— У меня не было сообщников, — сказала она, и на этот раз ее голос звучал чище. — Я была одна. Я всегда была одна. Совсем одна.

— Кто такая Анна? — повторил свой вопрос отец Стефан.

Матушка Хильдебранда улыбнулась, глядя прямо на Элис; лицо ее напоминало призрачную, беззубую маску.

— Святая Анна, — не колеблясь, солгала она. — Я призывала святую Анну.

Опустив голову, Элис стала торопливо записывать слово в слово. Старый лорд подался вперед и подергал отца Стефана за одежду.

— Заканчивай, — велел он. — Мне не нравится эта толпа.

Священник кивнул, приосанился и повысил голос почти до крика.

— Я требую, чтобы перед лицом этого высокого суда ты отреклась от ложной верности Папе и присягнула на верность нашему королю, его величеству Генриху Восьмому и его святой церкви.

— Я не могу это сделать, — отозвался утомленный голос.

— Еще раз предупреждаю: если ты сейчас не раскаешься, — погромыхал отец Стефан, — тебя признают виновной в ереси против святой церкви Англии и за свои прегрешения ты будешь сожжена на костре, а потом станешь вечно гореть в аду.

— Я тверда в своей вере, — спокойно промолвила Хильдебранда. — И дожидаюсь своего креста.

Отец Стефан неуверенно посмотрел в сторону лорда Хью и спросил:

— Продолжить ли мне борьбу за ее заблудшую душу?

— По ее виду понятно, что вы достаточно за нее поборолись, — холодно ответил его светлость. — Я объявляю приговор, если вы не против.

Кивнув, отец Стефан занял свое место, а лорд Хью ударил по столу тростью.

— Суд считает, что подсудимая виновна в измене его величеству королю Генриху Восьмому, виновна в ереси по отношению к святой церкви Англии. Завтра утром на рассвете она будет доставлена отсюда к месту казни и за все свои преступления сожжена на костре.

Элис машинально записывала, не видя и не слыша ничего, тупо наблюдая, как кончик пера ходит по бумаге. Она чувствовала на себе взгляд Хильдебранды, чувствовала, что эта старая замученная женщина хочет в последний раз встретиться с ней глазами. Она ощущала, как давит на нее это желание аббатисы — посмотреть друг на друга теперь уже без обмана, без притворства, понимая, что обе они — поистине чистые и открытые существа; Элис и была такой, когда маленькой девочкой сидела с матушкой Хильдебрандой в саду, заменив аббатисе дочь, которой не суждено было родиться.

Элис понимала, что Хильдебранда ждет от нее этого последнего короткого взгляда, в котором можно прочитать искреннее взаимное прощение, покаяние и отпущение грехов.

Последнее «прости».

Но она так и не подняла головы, пока не услышала, как старуху уводят из зала. Элис не захотела смотреть ей в лицо. Она так и не попрощалась.