Филиппа Грегори - Вечная принцесса

Король Фердинанд, находясь в походе, на письмо не ответил, а посол ничего не знал.

Когда лето перевалило за август, Екатерина написала отцу еще раз, и опять безответно, после чего, в момент горького прозрения, она поняла, что вовсе не стала отцу равноправной союзницей за шахматной доской Европы — нет, она как была, так и осталась пешкой в его руках. Английская армия стояла там, где ему было нужно, в полном его распоряжении, и он сам решал, понадобится она ему или нет!

В Англии похолодало, между тем в Испании по-прежнему было жарко. Фердинанд наконец-то вспомнил о своих союзниках и потребовал, чтобы они остались в лагерях на зиму. Узнав об этом, английские солдаты взбунтовались — и против него, и против своих командиров — и заявили, что хотят вернуться на родину.

Екатерина нимало не удивилась, так же как и самые циничные из членов Королевского совета, когда в декабре английская армия вернулась домой, бесславная и оборванная. В отчаянии и недоумении от действий короля Фердинанда лорд Дорсет, потерявший больными две тысячи человек, привел свои взбунтовавшиеся войска в Лондон, из которого они выступили когда-то, предвкушая победу и славу.

— Что пошло не так? — ворвался король Генрих в апартаменты Екатерины, чуть ли не в слезах от гнева и обиды, и взмахом руки отослал ее свиту прочь.

Он поверить не мог, что его армия, бравая, полная сил, вернулась домой ни с чем. Ему доставили письма его тестя, в которых тот жаловался на поведение английских войск: он, король Генрих, покрыл себя позором в Испании, спасовал перед своим врагом, Францией! К Екатерине он кинулся потому, что считал ее единственным человеком на свете, который способен разделить с ним его отчаяние. Он едва держал себя в руках. Впервые за время его правления что-то «пошло не так» — а ведь он, как ребенок, верил, что у него всегда все будет как надо!

Я беру обе его руки в свои. Я ждала этого момента с тех пор, как поняла летом, какое место занимают английские войска в планах моего отца. Как только они прибыли на место и остались в бездействии, я заподозрила, что батюшка, верный себе, заманил нас в ловушку.

Что говорить! Я знаю своего отца как полководца, и я знаю его как человека. Когда он, по их прибытии, не послал английские войска в бой, я поняла, что у него другие на них планы. Никогда в жизни мой отец не оставил бы добрых солдат в бездействии, чтобы они сплетничали, напивались и болели. Большую часть детства я провела в походных лагерях, но в жизни такого не бывало, чтобы отец позволил солдатам бездельничать. Они вечно меняли дислокацию, что-то копали, строили, отрабатывали боевые приемы. В конюшнях отца нет ни одной лошади с лишним жирком. К солдатам он относится точно так же.

Так что если англичан оставили разлагаться в лагере, то это потому, что отцу требовалось, чтобы они именно там, в лагере, находились. Его не беспокоило, что они разленятся, заболеют или сопьются. Я снова взглянула на карту и поняла, в чем дело. Отец использовал нас как противовес, как пассивную приманку. Я прочитала рапорты командиров, когда они вернулись. Они жаловались на безделье, на маневры, проводимые на самой границе, на глазах у французов, причем с приказом не ввязываться в стычки. Значит, моя догадка верна. Отец держал английские войска на привязи в Фуэнтеррабии для того, чтобы французы, встревоженные военным присутствием у себя на фланге, выставили там свою военную силу в противовес. Отвлеченные англичанами, они не смогли организовать сопротивление испанской армии, которая беспрепятственно вошла в Наварру и заняла это королевство, о чем король Фердинанд давно мечтал, малой кровью.

— Дорогой мой, ты не должен думать, что твоих солдат испытывали, а они не выдержали испытания, — утешаю я мужа. — Никто не ставит под сомнение мужество англичан. Ты на высоте, как всегда.

— Но он пишет… — взмахивает письмом Генрих.

— Это не важно, что он пишет, — терпеливо говорю я. — Лучше посмотри, что он делает.

Он поднимает ко мне лицо, на котором написана такая обида! Нет, это выше моих сил — открыть ему, что мой отец воспользовался им, выставил его простаком, причем не пожалел и меня, и все затем, чтобы захватить Наварру.

— Видишь ли, мой отец взял плату прежде, чем сделал свою работу, — уверенно говорю я. — Вот и все. Теперь нам придется заставить его выполнить обещание.

— О чем это ты? — удивляется он.

— Прости меня Бог за мои слова, но батюшка мой — несравненный мастер обмана. Если мы впредь намерены вступать с ним в союзничество, нам следует быть не глупее его. Он заключил с нами договор и сказал, что будет нашим союзником в войне против Франции, однако все, что мы сделали, — это помогли ему заполучить Наварру, всего лишь сгоняв нашу армию туда и обратно.

— Наша армия покрыта позором! Я посрамлен!

Нет, он не понимает, о чем я ему толкую.

— Твоя армия сделала в точности то, что хотел от нее мой отец. Если смотреть на вещи с такой точки зрения, это в высшей степени успешная кампания.

— Да ничего она не сделала! Он жалуется, что они ни на что не годны!

— Они отвлекли на себя силы французов. Подумай об этом! Это стоило французам Наварры!

— Я хочу отдать Дорсета под трибунал!

— Да, это можно, если ты того пожелаешь. Но главное состоит в том, что у нас есть наша армия, мы потеряли только две тысячи человек и отец по-прежнему наш союзник. Он в долгу перед нами. В следующем году ты можешь пойти на Францию, и на сей раз не мы будем действовать по плану отца, а он — по нашему плану.

— Он пишет, что завоюет для меня Гиень! Как будто я сам не могу! Он обращается со мной так, будто я несмышленыш!

— Отличная мысль, — говорю я. — Пусть завоюет для нас Гиень!

— Он хочет, чтобы мы ему заплатили!

— Так давай заплатим. Если он захватит для нас Гиень, превосходно, это нам на пользу. Если же нет, то он хотя бы отвлечет французов, когда мы вторгнемся к ним с севера, с Кале, что тоже неплохо!

Он смотрит на меня с раскрытым ртом, потом до него доходит.

— Отвлечет французов так же, как на этот раз их отвлекли мы?

— Именно.

— Значит, мы используем его так же, как он использовал нас?

— Да.

Он прямо-таки поражен.

— Это что, тебя учителя так учили — продумывать ходы вперед, словно жизнь — это шахматная доска?

Я качаю головой:

— Нет, конечно. Но когда имеешь дело с таким человеком, как мой отец, волей-неволей усваиваешь навыки дипломатии. Ты ведь слышал о том, что Макиавелли назвал его совершеннейшим из правителей? Нельзя было находиться при его дворе, как я находилась, или наблюдать изнутри за его военными кампаниями, как я наблюдала, и не понять, что жизнь он понимает как поиск выгод и преимуществ. Этому он учил меня каждодневно — не нарочно, а всем своим поведением. Я знаю, как работает его ум.