Эмилия Остен - Королевский выбор

Рамиро покосился влево - точно, у боковых дверей маячит Лоренсо, прохиндей.

- Марко, где ты подбираешь такие слова?

- Они отражают истинное положение дел, - хмыкнул брат. Рамиро видел его краем глаза. - Послушай, тебе не кажется, что дочка баронессы Отеро призывно на меня смотрит?

- Они все призывно на тебя смотрят.

- Не все. Половина примерно. Вторая половина смотрит на тебя.

- Ты жалеешь, что я пришел и отобрал у тебя внимание девушек? Не беспокойся, я скоро покину праздник.

- Почему же ты явился, если тебе здесь не нравится?

- Леокадия попросила.

- Хочет с тобой станцевать?

- Да.

Марко наклонился к брату поближе и попросил негромко:

- Возьми меня с собой.

- Нет, - отрезал Рамиро, - это не обсуждается. Ты останешься в Фасинадо.

- Ты считаешь, что я еще слишком молод, чтобы уехать отсюда? Хотя бы на пару месяцев?

- Нет. Просто я отправляюсь по делам. - Рамиро постарался смягчить тон. - Когда я разберусь с текущими проблемами, мы обязательно съездим куда-нибудь. Ты, я и Леокадия. Она тоже просила меня об этом.

- Я могу попросить отца, - пригрозил Марко.

- Он тем более не разрешит.

- Я не был бы так уверен.

- Не обижайся, Марко. У тебя все впереди, а мне не нужны спутники в этом путешествии.

Брат скривился.

- Ладно, ладно. Я займусь дочкой баронессы Отеро.

Рамиро посмотрел на отца - так и есть, дремлет, и морщины залегли под глазами, и щеки слегка обвисли, несмотря на то, что островная стать дает о себе знать. Жители острова были в массе своей худые да высокие, а Альваро - истинный островитянин, если не по духу, так по виду. Хотя сейчас заметно, что отец сильно постарел. Рамиро было больно от этого, и тупо ныло слева в груди.

Он отвел взгляд, вспомнил, зачем сюда пришел, дождался очередной смены мелодий и, встав, поклонился Леокадии.

- Позвольте пригласить вас, сестра.

- Конечно же, брат.

Им освободили дорогу - когда танцуют члены королевской семьи, все обязаны почтительно смотреть. Рамиро терпеть не мог эти пляски напоказ. Он махнул рукой, чтобы к ним присоединились другие пары.

- Меня всегда удивляет, что ты не жаждешь почестей и внимания, - сказала Леокадия. От нее исходил тонкий, едва уловимый аромат, и Рамиро подумал, что так пахнут ночные цветы.

- Почему ты удивляешься? Ты знаешь меня с детства.

- С рождения. Я знаю тебя с рождения, Рамиро.

- Пускай так.

- И ты всегда был такой. Ты просто не замечаешь, когда люди рвутся выказать тебе уважение.

- Это преклонение перед властью. Мы носим его, как мантии. - Он танцевал привычно, не думая, и Леокадия двигалась рядом с ним - легкая, словно порыв ветра.

«Она прекрасна, - подумал Рамиро, - черт ее побери, прекрасна. Эти бездонные вороные глаза, блестящие, словно шкура породистой лошади. Этот благородный абрис лица, тонкие пальцы, мягкие губы. Кому-то повезет, ему достанется в жены бесценное сокровище. Если, конечно, сокровище пожелает».

До сих пор ни мать, ни отчим Альваро не смогли уговорить Леокадию выйти замуж. Она цеплялась за остров, как приморская сосна цепляется корнями за голый камень - упрямо, вопреки всему. Если Леокадия выйдет замуж, ей придется покинуть Фасинадо. О том, чтобы выдать ее за местного, и речи не шло. Слишком серьезно было положение в государстве, чтобы пренебрегать возможностью упрочить связи.

«Еще немного - и королевский совет примет решение», - отстраненно подумал Рамиро, ловя предназначенную ему насыщенную улыбку. Еще немного - и старички в мантиях выберут жениха, который приедет и, несмотря на возражения, истерики и холодную ярость, увезет Леокадию далеко отсюда. Королевских семей в Европе осталось не так много. Возможно, удастся породниться с Габсбургами. Пожалуй, что с ними. Пока Европа воюет, Австрия женится… м-да.

- Ты снова где-то далеко, - попеняла ему Леокадия.

Рамиро не хотелось говорить, что он думал о ее замужестве, и потому он сказал другое:

- Ты прелестна. Эти кавалеры, что жадно смотрят на тебя, - у них есть шансы?

- Ни одного, - она смахнула невидимую пылинку с его плеча.

- Ты гордячка, Леокадия. Ты влюблялась когда-нибудь?

- Однажды, - созналась она, отведя взгляд.

- И что же он?

- Он не понял моего чувства.

- Значит, он его не стоил.

- Он стоил! - горячо возразила Леокадия и тут же одернула себя, словно бы поводья натянула. - Не хочу говорить об этом, Рамиро. С каких пор тебя стал интересовать трепет моей души? Ты никогда не трогал мои тайны.

- Я не думал, что у тебя есть тайны. - Он и вправду не знал, что у сестры случалась сердечная привязанность.

- А почему нет? Мне уже двадцать пять. Я должна была влюбиться хоть однажды.

- Да, конечно.

- А ты? Я созналась тебе. Ты влюблялся, Рамиро?

- Кажется, нет. - Танец закончился, и музыканты тут же заиграли следующий. - Опиши мне, как это бывает.

- Как… - Она усмехнулась и запрокинула голову, а потом, резко опустив подбородок, ожгла Рамиро взглядом. - Ты хочешь часто его видеть, того человека, в которого влюбляешься. Хочешь быть с ним, чем ближе, тем лучше. Желаешь разделить с ним жизнь. Каждый его жест, каждое слово важны. Вот так влюбляются. Что?

- Тогда со мной такого не случалось.

Она скривилась.

- Конечно, ты у нас известный сухарь.

- Кажется, ты мне говорила об этом сегодня.

- Иногда не грешно и повториться. Может, ты размягчишься. Разве тебе не хочется просто насладиться жизнью, хоть иногда?

- Я знаю, чего это стоит, такое наслаждение, - холодно ответил Рамиро.

- Разумеется. Я все понимаю, и я знаю тоже. - Леокадия глубоко вздохнула; щеки у нее раскраснелись от танца. - Возвращайся скорее, Рамиро, возвращайся скорее в Фасинадо!

- Как я могу не вернуться? - мягко произнес он. - Здесь мой дом.

Палаццо Веккьо сиял, словно вернулись времена Медичи. Ничто не могло умерить это вызывающее, великолепное сияние. Чарити в нетерпении высунулась из окна кареты, чем вызвала добродушное порицание от отца.

- Милая, не надо так суетиться, иначе высокомерные французишки решат, что я тебя в первый раз вывез в свет.

- Ах, папа, можно подумать, что кто-то способен предположить такую глупость о Мартине Эверетте!

- Кто знает этих вконец офранцузившихся итальянцев!

Чарити не стала спорить с отцом, но и не вернулась на место, продолжая всматриваться вдаль.

- Если мы будем продвигаться все так же медленно, то можем пропустить самое интересное.

- Не пропустим.

Чарити вздохнула и все же вернулась на место. Сиденье кареты, обитое лучшей итальянской кожей, тихо скрипнуло. Чарити поправила сползший с плеч палантин из сибирских соболей и скромно сложила руки на коленях. Белое, белое, снова белое… Чарити уже ненавидела этот цвет. Дома, в Дорсете, можно было надевать любые цвета, никто бы и глазом не моргнул; континентальные европейцы же оказались настолько привержены правилам и традициям, что Чарити пришлось отправить обратно в Англию свой сундук и закупить в Париже огромное количество белых платьев: шелк, бумазея, бархат, муслин… И все, до последней ниточки, белоснежное. Нельзя сказать, что этот цвет совсем ей не шел: Чарити, хоть и блондинка, имела здоровый, чуть золотистый оттенок кожи, яркие синие глаза и нежно-розовые губы, не нуждающиеся в помаде. Четкие черты лица, плавная линия плеч, высокая грудь - в общем, можно сказать, что нынешние моды ей вполне к лицу, но вот бесконечное белое, предписанное незамужним девушкам…