Ханна Хауэлл - Если он грешен

Внезапно дверь отворилась, и одна из уже знакомых Пенелопе компаньонок миссис Крэтчитт завела в комнату мужчину. На глазах у него была повязка, и одет он был как древний римлянин. Пенелопа уставилась на него в изумлении и едва удержалась от стона. Даже в этом наряде, даже с повязкой на глазах она без труда узнала этого человека. И теперь стало ясно: самое худшее еще впереди. Да-да, самое худшее!

— Какая нелепица, — пробормотал Эштон Радмур, когда две полураздетые девицы принялись его раздевать. — Корнелл, что все это значит? — Он нахмурился и бросил выразительный взгляд на самого юного из своих друзей, причем попытался воспроизвести тот взгляд, которым его отец, покойный виконт Радмур, мог смутить любого.

Но на Корнелла этот взгляд не произвел ни малейшего впечатления. Молодой человек ухмыльнулся в ответ и пояснил:

— Это все — часть игры, приятель. Часть того подарка, что мы для тебя приготовили.

— Я не уверен, что мне следует принимать этот подарок. Завтра мне предстоит разговор с братом Клариссы. — Эштон не собирался идти по стопам отца, чья беспутная жизнь довела семью до того бедственного состояния, в котором она сейчас находилась.

— Вот именно, — сказал Брант Маллам, лорд Филдгейт. — И мы все прекрасно знаем: как только сделаешь ей предложение, ты будешь считать себя связанным обязательствами. Можно сказать, превратишься в праведника. Поэтому считай эту ночь своим прощальным салютом в честь ушедшей бурной молодости.

Эштон в раздражении поморщился, когда одна из женщин надела на него тунику, а другая стала застегивать сандалии у него на ногах.

— Что это за игра? Почему я должен носить наряд древнего римлянина?

— Игра в языческое жертвоприношение.

— Чтоб мне провалиться! — Эштон со вздохом покачал головой. — С чего вы взяли, что мне понравится приносить кого-то в жертву?

— Но ведь это всего лишь игра, безобидная игра. Просто мы решили, что ты должен испытать что-то по-настоящему запоминающееся, что-то особенное, отдающее экзотикой, возможно — отчасти шокирующее. Потому что очень скоро ты превратишься в степенного и скучного отца семейства. А если тебе не понравится такая игра, то эта женщина сможет дать тебе все, чего ты действительно захочешь, чего бы ты ни пожелал. Поверь, девушки миссис Крэтчитт хорошо знают свое дело. Пусть у тебя, Эштон, вырастут крылья хотя бы на одну ночь. Мы купили для тебя одну ночь восторгов. Отпусти свои фантазии в свободный полет. Исполни свои мечты. Хотя бы некоторые из них. Полагаю, что даже у тебя должны быть мечты такого рода. А после этой ночи у тебя будет только Кларисса и исполнение супружеского долга.

Эштону нечем было крыть. Да, такова суровая, горькая правда. Предстоящий союз с Клариссой Хаттон-Мур не был основан на любви. Впрочем, Эштон не так уж и верил в существование любви. Их союз был обусловлен необходимостью оставить после себя наследника и почти отчаянной необходимостью заполнить зияющие дыры в финансах семьи. А Кларисса родом из довольно знатной семьи, к тому же красива. И чувствовалось, что из нее получится отличная хозяйка дома, что тоже имело значение, поскольку Эштон — виконт. То есть эта женщина — превосходная партия во всех отношениях.

Но почему же тогда он чувствовал себя так, словно на плечи его взвалили всю тяжесть мира? Этот вопрос возникал у него все чаще, по мере того как он неуклонно приближался к той черте, за которой брак с леди Клариссой станет неизбежностью. Особой привязанности друг к другу они не испытывали, это верно, да и страсти было маловато. Но привязанность и страсть в браке не зря считаются роскошью, которую далеко не каждый мужчина в его положении может себе позволить. «И все же немного теплоты в отношениях не помешало бы», — частенько говорил себе лорд Эштон.

Именно это — то есть полное отсутствие чувств со стороны невесты — и заставляло его медлить с венчанием. Стоило Эштону подумать о брачном ложе, где не будет ничего, кроме долга, — и по спине его пробегали мурашки. Он боялся, что этот леденящий холод заставит его однажды поступиться своими принципами и искать тепло и участие на стороне. Эштон знал, что друзья считают его идеалистом, даже того хуже — безнадежным романтиком, но сам он всего лишь мечтал о счастливом браке. Он не хотел того брака, который в обществе считали вполне обычным, — когда хозяйка дома периодически рожает мужу детей, а тот тем временем развлекается с любовницами, список которых растягивается до бесконечности. Такой брак разрушил семью его родителей и надорвал сердце его несчастной матери. Но, судя по всему, именно такая жизнь была уготована и ему.

Эштон отвлекся от невеселых мыслей в тот момент, когда одна из женщин стала завязывать ему глаза.

— Это так необходимо?

— Добавляет таинственности, — ответил Корнелл.

— Я чувствую себя идиотом.

— Мы надеемся, что вскоре ты будешь чувствовать себя совсем иначе. Утром увидимся.

Когда Эштона уводили от друзей, он терзался сомнениями… Действительно ли он хотел провести всю ночь, играя в эти глупые игры? Конечно, он не был невинным юношей, но и распутником тоже никогда не был, что бы о нем ни болтали в свете. И дело вовсе не в высокой морали — просто с теми скудными средствами, что оставил ему отец, Эштон не мог позволить себе такого рода излишества. Приходилось признать, что по странной прихоти судьбы распутная жизнь отца принудила его соблюдать умеренность во всем. Да, распутная жизнь плюс болезнь, которая отца и прикончила. Сам же Эштон, несмотря на молодость лет, даже в пылу любовных сражений не испытывал особого жара. И потому ограничивался лишь самым скромным набором средств для удовлетворения своих потребностей. Потребность в женщине, конечно, существовала, но она не была настолько острой, чтобы будить его воображение, заставляя делать что-либо необычное и вызывающее. Эштон умел владеть собой во всех ситуациях и гордился своим самообладанием.

Проблема состояла в том, что он, хотя и чувствовал иногда потребность в женщине, никогда не питал вожделения к какой-то конкретной особе дамского пола. Правда, несколько раз он испытывал довольно сильное вожделение, но оно тут же гасло, если дама не отвечала ему взаимностью или если он чувствовал, что теряет над собой контроль. Впрочем, он никогда не испытывал того страстного чувства, от которого, если верить его знакомым, подгибаются колени, начинается дрожь во всем теле и закипает кровь. Хотя это безумие быстро проходило и у тех, кто заявлял о том, что страдает от него, Эштон не мог отделаться от ощущения, что с ним что-то не так, поскольку он никогда ничего подобного не чувствовал. Возможно, ему и хотелось бы однажды оказаться в тисках такого безумия, но он очень сомневался, что сможет когда-либо его познать — ведь скоро ему исполнится тридцать и он в шаге от того, чтобы связать свою судьбу с холодной и неприступной Клариссой.