Елена Арсеньева - Ножка терпсихоры, или Куртизанка в силу обстоятельств (Евдокия Истомина)

Впрочем, некрасивая Мария Тальони – это слишком мягко сказано… Ее частенько называли уродиной, «маленькой горбуньей».

«От темени до талии это один человек; от талии до носка – другой, – почти с ужасом писала другая ее современница. – Большие, не принадлежащие телу ступни, которые все гнутся; да и все время она подгибает ноги (присядет и взлетит, вместо того чтобы попросту прыгнуть) и вообще больше делает вид, что прыгает … Обманывает тут всю публику…» А руки – примета великолепного, божественного танца Тальони – были так непомерно длинны, что «приводили отца в отчаяние»: «Что я поделаю с этими руками! Ниже, сгибай, скрести их!»

«Тело Тальони – непропорциональное, очень худое, неровное и волнующееся, вымазанное белилами, производящее это странное дрожание и вынимание (балетный термин) из действительности, – писал исследователь балета Олег Дарк. – Исключив из танца чувственность и позирование, Тальони заменяла женственность более сложной привлекательностью. Ее мужские прыжки размывали в танце половые границы. Она была томящим почти бесполым существом, не-женщиной хотя бы потому, что не вполне человеком».

А Дунечка Истомина была именно что человеком реальным, земным, созданным из плоти и крови, она была красавицей с обворожительными глазами и прелестной, довольно плотненькой, отнюдь не бесплотной фигуркой, в которую превратилось со временем детское худенькое тельце… и как только она стала ведущей танцовщицей петербургской балетной труппы и предметом поклонения «золотой» молодежи того времени, так она сделалась одной из самых доступных и хорошо оплачиваемых куртизанок столицы. Отныне возвышенное и низменное, земное и небесное, духовное и плотское были соединены в ее судьбе неразделимо, и русской истории она запомнилась не только и не столько искусством своим, сколько скандальными историями, с нею связанными.

Упрека нет в моих словах, Боже избави! Но… кабы не был так сильно восхищен Пушкин?..

А кстати, так ли сильно был он восхищен? Частенько ирония прорывается сквозь обычный, плотский мужской восторг, и трудно отличить тогда трезвую оценку искусства от оскорбленного мужского самолюбия!

Впрочем, оставим высокое искусство, с ним все ясно, и поговорим о материях земных – о скандалах.

История не оставила нам имени первого обладателя сокровища, имя которому – девственность актерки Истоминой. Определенно одно – скоро к ее постели выстроилась целая очередь. Дунечку упрекать не стоит – кулисы, уборные актрис, даже классы театральных воспитанниц – весь этот мир молоденьких, прелестных, не обремененных сдержанностью женщин был постоянным источником любовных приключений. Нравы были довольно свободны. Пушкин писал П.Б. Мансурову: «Все идет по-прежнему; шампанское, слава богу, здорово, актрисы также – то пьется, а то … – аминь, аминь!» Предоставим читателю произвести замену многоточию «согласно своей испорченности». У Никиты Всеволожского, приятеля Пушкина тех бурных лет, дамой сердца стала юная балерина Авдотья Овошникова. Вскоре у нее родился от Всеволожского сын, с чем Пушкин и поздравил счастливого отца. Правда, это не помешало Всеволожскому через год обвенчаться с княжной Хованской. П. Мансуров содержал столь же юную танцовщицу Марию Крылову. То есть Дунечка жила жизнью своей среды, отнюдь, повторимся, не монастырской. однако, в отличие от многих других, у нее не было одного постоянного обожателя. Бегали к ней и юные лицеисты, и чиновники, и бравые вояки. Дунечка охотно вдыхала фимиам восхищения и награждала своих обожателей ласками – прямо пропорционально приложенной к фимиаму сумме денег или хорошеньких подарочков.

Граф Алексей Федорович Орлов, к примеру, особой щедростью не славился, к тому же в сраженьях, а не на постели стяжал себе доблесть и славу. Выражаясь не столь вычурным языком, можно сказать, что Дунечку он, во-первых, не удовлетворил, а во-вторых, заплатил ей слишком мало. Рассерженная красотка немедленно раззвонила об этом всем, кому только могла, и великий эпатажник наш Александр Сергеевич, который в ту пору был счастлив унизить любым образом более богатого (а значит, более счастливого у продажных барышень!) соперника, немедленно сделал недоразумение этой пары достоянием не только гласности, но и вечности:

Понадеемся еще раз на богатый словарный запас нашего читателя…

Пушкину в ту пору было лишь восемнадцать, как и Истоминой (они родились в один год, в 1799-й). Повзрослев на два года и несколько образумившись, поэт попытался загладить дерзость, посвятив А. Ф. Орлову в 1819 году послание, первые строки коего уже звучат иначе:

Говорят, Орлов не таил обиды на поэта и в свое время даже сумел убедить Пушкина не вступать в военную службу, вполне возможно, избавив его от преждевременной гибели где-нибудь на Кавказе.

Вернемся, впрочем, к Истоминой.

Итак, Орлову была ею дана отставка по причине неспособности к долгим и успешным боевым действиям, и более счастливым обладателем красотки-танцорки сделался кавалергард, штаб-ротмистр Василий Васильевич Шереметев. Он был старше Дунечки лет на пять. Из эстандарт-юнкеров кавалергардского полка в 1812 году был произведен в корнеты, затем в поручики, а 15 октября 1817 года – в штаб-ротмистры. В Дунечку Истомину Василий Шереметев был влюблен истово. Она жила в его квартире и была окружена всем мыслимым и немыслимым обожанием. Слухи о том, что Шереметев на этой актерке совершенно свихнулся, как нельзя лучше отвечали действительности. Это была поистине губительная страсть, а если учесть, что по характеру своему Шереметев был истинно вторым Отелло, молоденькой и веселенькой содержанке его приходилось, конечно, порою тяжко, учитывая количество ее поклонников. Впрочем, среди приятелей Шереметева встречались и весьма интересные люди. Бывал здесь уланский штаб-ротмистр Александр Иванович Якубович, записной театрал, шалун и забияка, задира и бретер, известный в обеих столицах своими чудачествами – и это еще мягко названо! Потом, много лет спустя, Лев Толстой именно с него спишет своего Долохова, с его невинными пристрастиями привязывать квартальных надзирателей к медведям и пускать поплавать по Фонтанке или Обводному каналу, а также пить шампанское из бутылочного горлышка, сидя на краешке подоконника, свесив ноги на улицу. Приятелем Якубовича был камер-юнкер, красавец, первый денди Петербурга, граф Алексей Завадовский, который невероятно строил глазки Дунечке и, с одного взгляда было видно, только и мечтал, что сделать ее своей любовницей. Странно, что Шереметев, ревнивец этот, ничего такого не замечал… а может быть, будучи по натуре человеком благородным, он просто поверить не мог, чтобы человек, который называет себя его другом, бывает у него в доме, способен соблазнить его женщину. Также он не мог поверить, что Дунечка способна на измену. Шереметев был, как выражались начитанные люди, идеалист!