Елена Арсеньева - Страсть сквозь время

У Лидии вдруг сделалось холодно в груди.

«Ирина знает, – подумала она. – Знает о нас с Алексеем. И намекает, что смерть ее с ним отношений дает начало рождению наших. И про деревья, которым больно, – ведь она про свою боль говорит! Но откуда ей знать?! Наверное, все же Кеша проболтался. Ну а почему он должен был молчать? Эх… ну да. Люди холопского звания… и так далее! Он предан своей госпоже, а я ему кто? С другой стороны, он ведь и Алексея выдал… Нет, не должен был бы Кеша это сделать! Он так заботится об Алексее, не надышится на него. Ну, может быть, он тут и ни при чем. Может быть, ночью меня просто-напросто выследила Фоминична!»

Алексей захлопнул книжку, небрежно швырнул ее на стол, встал, подошел к окну.

– Что за погода мерзопакостная! – сказал с тоской. – До чего мне это деревенское сидение надоело, кто бы только знал! Чего бы я не дал, лишь бы оказаться сейчас на поле брани! Оказаться вместе с боевыми товарищами, которые сейчас славу воинскую себе добывают!

– «Столько имен, столько побед и завоеваний, погребенных в пыли забвения, делают смешною нашу надежду увековечить в истории свое имя захватом какого-нибудь курятника, ставшего сколько-нибудь известным только после своего падения», – вдруг произнесла Ирина, и как ни была взволнована Лидия, она все же едва подавила смешок: а ведь эта девочка не столь уж бесхарактерна, как может показаться! Пожалуй, Алексею не так уж легко будет вить из нее веревки!

– Ну, не скажите, Ирина Михайловна! – обидчиво проговорил Алексей. – Как это можно… Все Отечество сражается, а вы…

– Да я, собственно, про Буонапарте говорю, – пояснила Ирина. – Кто знает, может статься, грядущие поколения о разрушительных деяниях его и не вспомнят: может статься, сыщутся вандалы и варвары, которые затмят его силою своих злодейств, хоть это и кажется нам сейчас непредставимым!

– И варвары с вандалами появятся, и силою злодейств Наполеона затмят, а все ж Отечественная война тысяча восемьсот двенадцатого – четырнадцатого годов навсегда в российской истории пребудет, – задумчиво сказала Лидия и, конечно, мигом спохватилась, но, против ожидания, никакого болезненного изумления ее слова не вызвали.

– Да, я тоже думаю, что военные действия еще долго продлятся, – проговорил Алексей. – Надо же не только из России Буонапарте изгнать, но и Европу от него освободить. А сие в одночасье не сделать. Большая кровь льется… А я тут сижу, как в западне! – Голос у него стал тонким, мальчишеским, злым. – Нет, надобно уезжать. Дай мне коня, Фоминишна! Слышишь ли? Пусть рана моя еще не вполне зажила, но ведь правая рука здорова, я знаю, что мог бы держать саблю.

– А с поводьями вы как левой пораненной рукой управились бы? – рассудительно проворчала Фоминична. – Сидите уж, сидите, не томите ни себя, ни вон барышню мою. А вы, Ирина Михайловна, лучше оставьте эти ваши премудрствования. Девушке мыслями головку трудить – на личике морщины копить, а сие кому надобно? Да никому! Про что поговорить-то вы хотели? Про сны? Вам что снилось, барышня? Может быть, веселое что-то?

Ирина снова понурилась.

– Да нет, не больно-то веселое, – сказала печально. – Скорее страшное!

– Ну, если сон страшный был, надо его непременно рассказать, – заявила Лидия, которой надоело подавленное молчание, в котором она пребывала. – Тогда точно не сбудется!

– Расскажу, – кивнула Ирина. – Да, я расскажу… – Она еще помолчала, словно собираясь с духом, а потом начала: – Надобно заметить, нынче мне не спалось. Дурно мне было… Порой так боли донимали, что думала, вот-вот Богу душу отдам.

– Что? И ни словом мне не обмолвилась?! – вскрикнула возмущенно Фоминична. – И не жаловалась?!

Алексей и Лидия молчали, но и они смотрели на Ирину с негодующим выражением.

– А что толку жаловаться? – передернула та плечами. – Помочь все равно никто не в силах. Докторов здесь нет, а домашние средства… что в них проку? Ну да ладно. Лежала я, значит, лежала, терпела эту боль, а потом усталость взяла свое, я и начала засыпать. И снится мне, будто по коридору мимо моей двери кто-то быстро-быстро идет – легкими такими шажочками, словно бы чуть пола касается.

«Это она меня слышала, – подумала Лидия, и ее аж испариной пробило от стыда. – Как ни тихо я кралась, она все же услыхала!»

– Кто же это такой, думаю, – продолжала Ирина. – Вроде бы дядюшке покойному, Гавриле Иванычу, уже нечего бродить по дому, лоскутки-то его савана вернули ему. – В ее голосе прозвенел было легкий, словно дуновение теплого ветерка, смешок да и смолк. – Но шаги были отнюдь не дядюшкины! Шаги были женские!

Кеша, все еще сидевший на корточках перед печкой, вдруг громко звякнул чугунной дверкой, испугался своей оплошности и пробормотал:

– Простите великодушно, барышни и вы, барин!

Алексей дернулся было, но остался недвижим. Лидия поняла, что он хотел взглянуть на нее, но не решился. Итак, Алексей подозревает, что она была у него ночью… Или Кеша сказал-таки?!

– Потише грохочи, безрукий, – проворчала Фоминична, покосившись на Кешу.

– Да, шаги были женские, – повторила Ирина. – Я очень этому удивилась, а потом подумала, что нет ничего странного: вдруг кто-то из девок идет за нужным делом? Но шаги замедлились около моей двери…

Ирина замолкла. И Лидия ощутила, что по спине словно бы ледяными пальцами провел кто-то неведомый…

– Шаги замедлились, а потом дверь начала тихо, беззвучно приотворяться. Петли на ней хорошо смазаны, оттого я ни звука не слышала, но вдруг понесло сквозняком, поэтому я и догадалась, что дверь открывается. Я открыла глаза, но сначала ничего не увидела. Потом почудилось мне некое движение. Как будто некий сгусток тьмы ко мне придвигался. Я подумала, что, если это привидение, оно должно быть белым. Я же видела, вернее, ощущала в комнате некую черную фигуру, которая подходила ко мне ближе и ближе. Она очутилась около самой моей постели. А потом лица моего коснулись ледяные, мертвенно-ледяные пальцы. Я схватилась за них, пытаясь отбросить от себя, и…

Ирина на миг замолкла, словно не решаясь выговорить того, что хотела, и закончила упавшим голосом:

– И все исчезло.

– Господи… – выдохнула Лидия и ощутила, как рука ее тянется осенить себя крестным знамением. Все время жизни в Затеряеве ей приходилось очень следить за собой, чтобы не забывать креститься, когда это делали другие, но сейчас это было потребностью смертельно испуганного человека. Инстинктивной потребностью!

– Ой, господи, Матушка Пресвятая Богородица! – взвизгнула Фоминична. – Страсти какие да ужасти! Она коснулась тебя? Да ведь это смерть тебя коснулась, дитятко мое ненаглядное!

Кеша, все еще сидевший на корточках у плиты, плюхнулся на пол и принялся быстро-быстро обмахиваться крестами.