Елена Арсеньева - Страсть сквозь время

Лидия проворно подвинула большое кресло, куда солдаты посадили, вернее, свалили Ирину. Фоминична взвыла было, однако Лидия только глянула на нее – и та затихла, на коленях подползла к своей барышне, принялась укутывать ее застывшие ноги, приглаживать растрепанную косу. Рядом топтался Сташевский, и выражение лица его было несчастным.

Раздался топот… В дверь втолкнули Кешу, а за ним – Алексея.

Лидия вонзила ногти в ладони, но умудрилась не тронуться с места, только с ненавистью покосилась на Фоминичну, хотя… Сама виновата. Зачем медлила? Почему не сразу поверила Сташевскому? А ведь он знал, что говорил!

В это время солдаты начали пригонять дворню. Девок беззастенчиво щипали, но в основном рук не распускали, да и мужчин не били. Слышались крики, плач, мужчины негромко бранились, но, видя, что господа относительно спокойны, старались сдерживаться и остальные.

Марше наметанным взглядом окинул собравшихся.

– Вот этих, – он указал на Лидию, Ирину, Алексея, Фоминичну и Кешу, – оставьте здесь. Прислугу заставьте готовить еду для меня и солдат. И пока не трогайте в доме ничего, грабеж отставить!

Физиономии у солдат явно вытянулись, но слушались они беспрекословно. Беготня и хлопанье дверей в доме поутихли.

– Выйти всем, – приказал Марше, – двое останутся со мной.

Двое гусар встали у дверей залы.

Марше сделал приглашающий жест и сел первым. Лидия немедленно плюхнулась в кресло и тут же обругала себя за то, что как бы ждала позволения этого противного лейтенанта. Хотя, если честно, ничего противного в Марше не было. Его можно было ненавидеть – и при этом не испытывать к нему отвращения. Скорее наоборот!

Кроме нее, никто больше не сел. Ирина и так полулежала в кресле, Фоминична стояла около нее на коленях. Алексей прислонился к стене в небрежной позе (понятно, держать выправку перед врагом не позволяла гордыня, а может, рана вдруг разболелась), Сташевский топтался на месте, словно разрывался между желанием подойти к Марше и не покидать Ирину.

– Господа, кто из вас похитил французского офицера? – спросил лейтенант вполне дружелюбно. – И для каких целей? Вы должны понимать, что, подчиняясь законам военного времени, я имею право отдать приказ расстрелять похитителя как пособника партизан.

– Меня никто не похищал, – резко шагнул вперед Сташевский. – Я сам прибыл сюда. По своей доброй воле.

– Хорошо, – усмехнулся Марше. – Ты покинул воинское подразделение в разгар военных действий по своей доброй воле. Ты покинул своих боевых товарищей на вражеской территории. Ты пренебрег долгом военного и долгом врача. Ну и как это называется, по-твоему? По-моему – дезертирство. И ты должен понимать, что, подчиняясь законам военного времени, я имею право отдать приказ расстрелять доктора Сташевского как дезертира и предателя.

Ирина издала слабый стон…

– Ну что ж, – тихо сказал Сташевский, – я… готов. Я… да… но ты должен оставить в покое этих людей. Они ни в чем не виноваты.

– Оставьте ваше глупое, неуместное, славянское слюнтяйство! – отмахнулся Марше, поигрывая хлыстом. – Я прекрасно знаю, что ты был похищен. Если бы ты отправился сюда сам, зная, что тебе предстоит оказывать кому-то помощь, то как минимум приехал бы на своем коне, не бросил бы свой медицинский саквояж. Ты же исчез из того амбара, будто сквозь землю провалился, причем кто-то заметил телегу с сеном… сначала не усмотрели в этом никакой связи, но потом, когда мы уже начали искать тебя, часовые вспомнили, что какая-то телега моталась туда-сюда не раз… ну а когда утром задержали очередную телегу на въезде в деревню… причем возница ее незадолго до этого ушел из деревни пешком, а теперь возвращался в телеге… ну, тут только совершенный идиот не заметил бы странности! Мы задержали мужика, пригрозили поставить к стенке и его, и его чумазое семейство, и он сообщил, что вообще тут ни при чем, телегу у него брал слуга из барской усадьбы, а зачем – сие ему неизвестно. Слова о барской усадьбе показались мне очень интересными. Пара плетей – и мы узнали, где она находится, а также самую короткую и безопасную дорогу.

«Телегу должен был привести в Затеряевку сын Фоминичны, – вспомнила Лидия. – Значит, это он нас выдал… Сын Фоминичны!!!»

Злобно глядя в лицо Фоминичны, Лидия перевела слова французского офицера.

– Ах да, – спохватился Марше, – этот мужик говорил, что у него мать в усадьбе нянькою служит, умолял не рассказывать, что он проболтался, не то, мол, нежная маменька его пришибет и не помилует… Ах, какой же я болтун! – насмешливо сокрушался он.

Лидия перевела и это.

Фоминична издала короткое рычание:

– Тряпка! Не в меня, в отца своего пошел! Простокваша, а не мужик был! И сын такой же!

– Да ведь рядом с тобой кто угодно прокиснет, – зло буркнул Кеша. – Поменьше бы по башке ему стучала, небось покрепче был бы!

– Та-ак, – задумчиво протянул Марше, наблюдая за реакцией пожилой женщины и мужика. – А это, похоже, тот самый мужик, который и приезжал из усадьбы… Кещщщя? – Он смешно прошипел на этом имени, однако ни у кого и тени веселья на лице не выразилось, потому что Марше, несмотря на фривольность позы и легкость речи, внушал страх. – Итак, одного соучастника похищения мы нашли. Однако я по опыту знаю, что русские мужики чрезвычайно глупы, у них неподвижный ум, а тут поработал человек хитрый… Кто это сделал, господа? Избавьте меня от необходимости делать то, чего мне не хочется, – бить женщин, например!

При этих словах зеленый глаз скосился на Лидию и весело ей подмигнул, как бы говоря: ну уж тебя-то это точно не коснется! Но в следующее мгновение насмешливый зеленый глаз изумленно расширился, потому что Лидия поднялась с кресла и шагнула вперед. В то же мгновение рядом оказался Алексей.

– Это сделал я, – хрипло проговорил Алексей. – Моя невеста, – он кивнул на Ирину, – тяжело больна, ее жизнь под угрозой, ей был нужен доктор.

– Он оставался дома! – выкрикнула Лидия, безотчетно прижав ладонь к сердцу – так больно отдалось в нем слово «невеста». – Это я ездила в деревню.

Марше забавно выгнул бровь. В его лице отчетливо видно было недоверие.

– Вы? Хотя от вас всего можно ожидать, но…

– Мое платье до сих пор валяется в моей спальне, – сказала Лидия. – Можете посмотреть – оно все грязное и в сене. Такова же моя черная… – Она запнулась, потому что не знала, как будет слово «епанча» по-французски. – Таково же мое черное manteau.

Манто, о господи! Лидия с трудом сдержала судорогу нервического смеха.

– Ваше платье валяется в вашей спальне? – мечтательно повторил Марше. – Насколько я помню, вы вечно в сене, дорогая Жюли. То же было и при нашей прошлой встрече, когда вы так коварно от меня улизнули. Но сейчас я вас не упущу, нет! Вы предлагаете мне пройти в вашу спальню, чтобы посмотреть ваши туалеты… неглиже… а там, возможно, дойдет и до дезабилье, дорогая Жюли? О, вы сулите мне соблазнительные сны! Ловлю вас на слове.