Ольга Эрлер - Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры

— Таис, развяжи меня…

Покачав головой, она потянула его на траву, повалила на спину, лаская его всем телом, и уже сама еле сдерживалась и владела собой. Да и зачем? Поляна с толстым ковром теплой травы поплыла перед глазами. Звон цикад усиливался и перешел в звучание какого-то фантастического оркестра. Таис услышала, как ее собственный любовный крик перекрыл музыку этого оркестра. Она изогнулась в любовной судороге, подняв невидящие глаза к закатному небу, и упала на тело Александра, охваченное тем же огнем страсти, что и ее собственное.

Вернувшись, наконец, в подлунный мир, она нежными поцелуями осыпала его тело, лицо, прижалась к щеке с неровными краями румянца. Дыша в такт, они смотрели в одном направлении, туда, где за горой скрывался последний кусочек солнечного диска, и наслаждались своей близостью, своим единством, отрадной любовной усталостью — прекраснейшей из всех возможных усталостей.

— Что смотришь так грустно, возлюбленный мой?

— Тяжело мне…

Таис соскользнула с его груди.

— Твоя тяжесть меня не тяготит. Это очень приятная тяжесть. — Он снова притянул ее к себе.

— Так в чем же дело? — Таис поцеловала его задумчивые глаза.

— Наша близость… — начал он, — осознание того, что мы одно неделимое целое…

— Что же здесь плохого? — спросила Таис, но к концу вопроса уже поняла ответ.

— Я знаю, что я себе не принадлежу. Но мне не хочется это знать. И не только тебе я принадлежу, эх, если бы только тебе! Но только с тобой я чувствую так остро, как много во мне жизни, с одной стороны, и как близок я, с другой стороны, к смерти. Только с тобой я так полно ощущаю жизнь и смерть. Наверное, есть в том высший смысл и высшее успокоение, что я когда-то умру в твоих объятиях. Ты одна в состоянии примирить жизнь со смертью.

— Ах, я не хочу, чтобы ты так говорил, — с легким капризом в голосе сказала Таис, хотя поняла его и в душе чувствовала то же самое: ни с чем не сравнимое блаженство, после которого хотелось лучше умереть, чем возвращаться на грешную землю. Это было то самое, что она называла желанием остановить время, превратить миг в вечность…

— Не так-то здесь и плохо, на этой земле, — продолжила Таис через некоторое время и залюбовалась морем и закатными узорами неба.

— Восхитительно!.. — Они обменялись долгим взглядом и рассмеялись.

Все стало на свои места. Ребенок закричал, в легкие вошел воздух, и жизнь пошла своим чередом. Они же пошли в воду. Любовное желание, будучи утоленным, сменилось желанием освежиться в воде.

— Правда, тебе так нравится мой зад, как ты говоришь? — недоверчиво поинтересовался Александр, пытаясь посмотреть на себя сзади. (Таис обожала его неожиданные переходы с возвышенно-романтического на тривиально-бытовой тон. Они ее уже не шокировали, а веселили.)

— Ну, конечно же, мой долфин, мне вообще все в тебе нравится. — И она шлепнула его по ягодицам. — А! Руку можно отбить. Я обожаю твое тело, оно совершенно.

— Э, куда мне до идеала — Дорифора Апоксиомена (статуя); есть масса мужчин, сложенных совершенней меня.

— А-а! — отрицательно замотала головой Таис, — не в совершенных пропорциях дело, а… — Она жестикулировала, подыскивая слово, — …в производимом действии, что ли. Я не знаю, как сказать. От тебя исходит что-то… очень мужское.

Александр засмеялся:

— Хорошо говоришь, хоть и непонятно. Я знаю, что я лучше всех, я просто так сказал.

— А-га! — закивала Таис и, дурачась, запрыгнула ему на спину.

В воде для Таис первую роль играло чистое наслаждение. Александр же, в котором не умер и не собирался умирать мальчишка, пытался все исследовать и досконально разведать. Он нырял, доставал со дна какие-то ракушки, камни, крабов, поражался странному вкусу воды — она была менее соленой, чем во внутреннем море. Но все же скоро присутствие Таис победило его любознательность, и он переключился с ловли крабов на ловлю Таис. Из воды они вышли в темноте, покрытые, как бриллиантами, светящимися капельками.

Сидя у костра, они упивались иллюзией, будто они одни на земле. Хотелось забыть о том, что наверху, совсем недалеко, не только пасутся овцы, но стоит огромный лагерь с десятками тысяч людей с их скарбом, повозками, палатками, животными — их народ, его народ, сопровождающий Александра вот уж который год в его скитаниях по земле-ойкумене, в его погоне… за чем? Да, за чем? Что тянет его мятущийся дух вдаль, что гонит его из края в край? Рога Амона, растущие вовнутрь, как он когда-то пошутил, не дающие ему покоя? Или его влечет желание достичь в жизни того, чего не достиг до него никто, жажда властвовать над этим миром, бросить вызов судьбе и победить ее? Или же это стремление к славе, приключениям, вечный поиск опасностей и подвигов, жажда первооткрывательства, богатства, власти? Знает ли он это сам? И еще — почему он так спешит? Он очень нетерпелив. Время приносит перемены, и умный правитель-визионер может их приблизить, но нехорошо, когда перемены слишком обгоняют время. Он слишком нетерпелив.

Таис смотрела на его красивый профиль, освещенный пламенем костра, и не решалась задавать ему подобные вопросы. «Познай самого себя», — гласит дельфийская мудрость. Где уж познать кого-то другого, тем более такого сложного человека, как Александр, когда всей жизни, всего ума не хватает разобраться с собой.

Созерцание огня — великое волшебство. Успокоенный, умиротворенный Александр улыбнулся ей, очнувшись от своих неизвестных дум.

— Я рад, что тебе здесь нравится.

— Да, это не солончаки… А тебе?

— И мне, как тебе, — задумчиво ответил он. — Хорошо нам с тобой, — он обнял ее и продолжал рассуждать вслух: — Расставить посты, чтобы никто не пронюхал об этом местечке, и устроить себе отдых после трудов в блаженном одиночестве с тобой.

— Да-да, хорошо говоришь… Да стыдно лишать людей такого удовольствия. Они заслужили.

— Да, стыдливая ты моя. Представь, что здесь будет твориться завтра. Все зайдут в воду, море выйдет из берегов и затопит наш «сказочный мир».

Это была строчка из песни, и Таис напела ее начало, но потом решительно оборвала. В песне говорилось о том, как прекрасен мир, но все его краски меркнут, когда ты в разлуке с любимым. Как часто пелась эта сентиментальная и простенькая на первый взгляд, а на поверку очень-очень грустная песня в Малой Азии, когда она любила Александра безответно. Именно пелась. Приходила сама и звучала. Лейтмотив ее жизни тогда. Как странно, что она сейчас, здесь, вспоминает то печальное время.

— Ну, что же ты, пой дальше… — Александр любил ее пение.

— Не дай, судьба, чтобы мне когда-то снова пришлось петь такие песни.

— А ты спой, не относя к себе, — Александр понял ее, — просто как песню.