Нагиб Махфуз - Фараон и наложница

На обворожительном лице Радопис появилось задумчивое выражение, ее глаза мечтательно сверкали, когда она сказала:

— Как знать, Хенфер, удовольствие и красота, возможно, тоже ничего не значат. Разве ты не видишь, что я живу в достатке, удовольствиях, наслаждаюсь добротой и красотой? И, несмотря на все это, меня часто преследуют скука и уныние.

Радопис видела, что Рамонхотеп пребывает в плохом настроении, она заметила, что Хенфер недоволен, а Хени молчит. Радопис огорчало то, что они обиделись, и, чувствуя при этом свою вину, она решила, что настала пора сменить тему разговора.

— Достаточно! Что бы вы ни говорили, вы всегда будете тянуться к искусству и обществу художников. Вы любите людей творчества, хотя вам доставляет удовольствие задевать их. Даже само счастье вы сделали бы предметом дискуссий и споров.

Губернатору Ани наскучил этот спор.

— Рассей сомнения несогласных одной из своих веселых песен, — предложил он.

Всем хотелось послушать и насладиться пением Радопис, и все громко и единогласно поддержали предложение губернатора. Радопис согласилась. Ей надоело разговаривать, она снова испытывала дурное предчувствие, какое уже несколько раз посещало ее в течение этого дня. Она подумала, что песня или танец прогонит его и, подойдя к трону, позвала своих музыкантш. Те прибыли, неся барабаны, лиры, флейты, цитры, свирели, и выстроились позади нее.

Радопис подала знак рукой, и под ритмичный бой баранов все заиграли красивую мелодию, явившуюся великолепным музыкальным сопровождением ее мелодичному голосу. Музыкантши стали играть тише, и инструменты начали перешептываться, точно мечтательные влюбленные, а Радопис запела оду Рамонхотепа:

О, вы, внимающие проповедям мудрецов, выслушайте меня, я зрела мир с незапамятных времен, уход в небытие ваших предков, явившихся сюда на мгновение, подобно мыслям, озаряющим ум мечтателя. Я вдоволь посмеялся над их обещаниями и угрозами. Где эти фараоны, где эти политики, где герои-победители? Неужели могила и вправду стала порогом в вечность? Оттуда не вернулся ни один гонец, дабы упокоить наши души, так что не сторонитесь удовольствий и не лишайте себя земных радостей, ибо голос той, кто наполняет кубки вином, красноречивей и мудрей громких воплей проповедника.

Куртизанка пела эти слова беззаботным и нежным голосом, освобождая души слушателей от оков телесной оболочки. Их души стали парить в заоблачной красоте и радости, забыв о мирских тревогах и повседневных заботах, приобщившись к самой великой тайне. Когда она перестала петь, гости пребывали в состоянии упоения, издавали вздохи от радости и печали, удовольствия и боли.

Любовь изгнала из их сердец все остальные чувства, они соперничали друг с другом в том, кто больше выпьет, не в силах отвести взоры от несравненной женщины, легко ступавшей меж ними, заигрывавшей с ними, дразнящей их, наслаждавшейся вином вместе со всеми. Когда она приблизилась к Ани, тот шепнул ей на ухо:

— Да одарят боги тебя счастьем, Радопис. Я пришел сюда сам не свой, согбенный под тяжестью неприятностей, а теперь ощущаю себя птицей, парящей в воздухе.

Радопис улыбнулась ему, подошла к Рамонхотепу и протянула ему цветок лотоса вместо того, который он уронил.

— Этот старик утверждает, будто искусство — всего лишь шутка и воображение, — сказал ей поэт. — А я говорю, пусть он отправляется в преисподню со своими взглядами. Искусство — божественная искра, которая вспыхивает в твоих глазах и, сливаясь с моим сердцебиением, творит чудеса.

Радопис рассмеялась:

— Что же мне делать, дабы сотворить чудеса? Я ведь беспомощнее грудного ребенка.

Затем она поспешила к тому месту, где устроился Хоф, и присела рядом с ним. Философ еще не прикоснулся к вину, и когда Радопис обольстительно взглянула на него, рассмеялся и зло сказал:

— Я не самый лучший собеседник для тебя.

— Разве вы меня не любите так же, как все остальные?

— Если бы я только мог. Однако я нахожу в тебе то, что озябший человек находит в горящем очаге.

— Тогда посоветуйте, как мне поступить со своей жизнью, ибо сегодня мне ужасно тревожно на душе.

— Неужели ты действительно встревожилась? Ты жалуешься, обладая такой роскошью и богатством?

— Как же вы могли не заметить этого, о мудрец?

— Радопис, все жалуются. Я так часто слышу недовольное ворчание бедных и несчастных, оставшихся без корки хлеба. Я знаю, как скулят правители, стонущие под тяжестью огромной ответственности, как плачут богатые и безрассудные, уставшие от богатства и роскоши. Если все жалуются, какой тогда смысл надеяться на перемены? Довольствуйся своей участью.

— А в царстве Осириса люди жалуются?

Старик улыбнулся:

— Вот в чем дело. Твой друг Рамонхотеп насмехается над возвышенным миром, а ученые жрецы твердят нам, что как раз там нас и ждет вечная жизнь. Наберись терпения, красавица, ибо у тебя еще мало опыта.

Радопис снова охватило желание пококетничать и дать волю злой иронии, и она решила подразнить философа.

— Вы и вправду считаете, что у меня мало опыта? — спросила она деланно серьезным тоном. — Вы не видели ничего из того, что видела я.

— И что же ты видела такого, чего я не видел?

Она указала на хмельную компанию и рассмеялась.

— Я видела, как эти выдающиеся люди, цвет Египта, владыки мира, лежат у моих ног. Они вернулись в состояние дикости, забыли о своем уме и достоинстве и стали похожими на собак или обезьян.

Радопис тихо рассмеялась и с ловкостью газели вышла на середину зала. Она дала знак музыкантшам, и их пальцы стали щипать струны, а куртизанка пустилась в один из своих любимых танцев, который давал ее гибкому и проворному телу возможность проявить все достоинства, творить чудеса ловкости. Гости не могли оторвать от нее глаз и хлопали в такт барабанному бою, а в их глазах тлел тайный огонь. Закончив танец, Радопис, словно голубка, вспорхнула на свой трон и оглядела гостей. Увидев их жадные лица, она громко расхохоталась:

— Такое впечатление, будто я очутилась среди волков.

Совсем захмелевшему Анину это сравнение пришлось по душе, и он тут же пожелал обернуться волком, чтобы наброситься на красивую овечку. Выпитое вино помогло ему осуществить это желание, и, полагая, что он и в самом деле стал хищником, Анин завыл по-волчьи. Все гости разразились хохотом. Однако Анин продолжал выть, встал на четвереньки и среди громкого хохота двинулся к Радопис. Он остановился рядом с ней.

— Подари мне эту ночь, — взмолился он.

Радопис не ответила и, повернувшись к губернатору Ани, который подошел попрощаться с ней, протянула ему руку. Затем к ней приблизился философ Хоф.

— Вы не хотите, чтобы я подарила эту ночь вам? — спросила Радопис.