Сьюзен Зонтаг - Любовница вулкана

Как я ею гордилась. А как же — такая красивая дочь, которой все восхищаются. Она была еще крошкой, а я уже знала, что мужчинам перед ней не устоять. Но она родилась не для того, чтоб стать пустоголовой игрушкой, какую из нее хотел сделать сэр Гарри. Он был первым и худшим, наверно, это всегда так. Они с друзьями целыми днями охотились, рыбачили, гоняли на фаэтонах по грязным дорогам, и каждый вечер были карты, и кости, и шарады, и пунш, и портвейн кувшинами. Шарады — те вечно заканчивались тем, что с кого-то стаскивали одежду да тянули в постель. Но моя деточка старалась быть на высоте, смотрела во все свои чудные блестящие глазки, как себя ведут богатые, как они одеваются. Сэр Гарри научил ее ездить верхом, и она была такая красивая, так пряменько сидела на лошади. Иногда туда приезжал Чарльз, погостить недельку, а она любила с ним разговаривать. И там было так много слуг, я не была ее прислугой, хоть и жила в общей комнате. Я была ей мать.

Прожив полгода с сэром Гарри, она написала отчаянное письмо другому, Чарльзу, потому что нам понадобилась помощь. Сэр Гарри казался лучше Чарльза, он был богаче. Но как только он узнал, что должен родиться ребенок, то думал уже только об одном, как бы нас выгнать. И у нас не было никакой возможности оставить у себя незаконного ребенка, я не хотела, чтобы она прилепилась к своему малышу, как может прилепиться мать. Какая боль пронзала сердце, когда моя крошка обхватывала своей крошечной ручонкой мой палец и тянула к себе. Ребенок — главное счастье в жизни женщины. Я ничего не имею против мужчин, я знавала мужчин и хорошие времена с ними, и кое-кто меня любил. Но любовь ребенка и любовь, которую мать чувствует к ребенку, — самая лучшая любовь.

Некоторое время нам пришлось подождать, мы уж вернулись в Лондон и чуть не помирали с голоду, и я знала, что ждет женщин дальше, думала, ох, и моей деточке придется. Но тут Чарльз ответил на ее письмо, и наше положение снова переменилось. Он хотел, чтобы она жила с ним, а она не хотела ехать без меня, и он не возражал. Это длилось долго, несколько лет. Я хорошо ладила с ее Чарльзом, я всегда очень старалась ладить с мужчинами, которые ею увлекались, а этот был совсем не как сэр Гарри, хоть они и приятельствовали. Он не был такой богатый, и почти не прикасался к бутылке, и всегда был с книжкой в руках. Он хотел, чтоб моя деточка выучилась читать книги и писать буквы, и разливала бы чай, и принимала его гостей как жена. И я была с ними, я была с ними, и он экономил на прислуге, потому что у него не много денег было, так он говорил. Он дал ей тетрадку и научил, как надо записывать, аккуратным почерком, с левой стороны страницы, одно под другим, слова: Хлеб, Баранья нога, Дрова, Сахар, Иголки и Нитки, Свинина, Швабра, Один мускатный орех, Горчица, Восковые свечи, Сыр, Пинта портера, и тому подобное. А внизу — черточка. А с правой стороны — сколько денег, и он с ней вместе просматривал эти записи и говорил, что рад, что она такая бережливая. Но потом он разрешил мне делать это за нее, я хотела, чтобы у нее было больше свободного времени, чтобы она почаще была с ним и развивалась, перенимала хорошие манеры у него и его чудесных друзей и говорила как они, а не как я. Одному из этих друзей она очень понравилась, и он просил для него позировать, для настоящей картины, а после сказал, что теперь ему не нужна никакая другая натурщица. Мистер Ромни боготворил ее, говорил, что она гений и что во всем мире нет такой женщины, как она, а они даже не были любовники. Моя дочь была очень разборчивая.

У нас была чудесная жизнь, я и представить не могла, что бывает лучше, с Чарльзом, в большом доме, где так тепло зимой, и у меня была своя комната, и девочка все время училась, и я была счастлива с нею, ничего мне не было нужно, но тут я встретила Кэдогана и потеряла голову. Он был дьявольски хорош, и через неделю я сказала Чарльзу, что меня вызывают в деревню к сестре, той, что помирает от золотухи, а у нее девять детишек. Но на самом деле, и моя деточка это знала, секретов от нее у меня никогда не было, я собиралась уезжать со своим Кэдоганом. Мы с ним отправились в фургоне в Суонси, где его брат держал таверну, и там я целых семь месяцев надрывалась, как рабыня, спала на чердаке, а он потом удрал с какой-то девкой, с которой познакомился в таверне, исчез, а его братец меня выгнал. Я пешком пошла обратно, дорога была очень трудная из-за всяких мужчин, ну да что уж, до Лондона я добралась, и моя девочка на меня очень сердилась, но простила, так она была рада матери. Мы сказали Чарльзу, что в деревне я повенчалась с одним человеком, рассчитывая, что мне придется там остаться, но сестра моя не померла, и я вернулась в Лондон, потому что сильно скучала по моей доченьке. Что, в общем-то, было правдой.

Уж не знаю почему, но когда Чарльз спросил, как теперь моя фамилия, я решила назваться Кэдоган, ведь этот валлиец разбил мне сердце. Я могла бы сказать, что вышла замуж за какого-нибудь, скажем, Купера. Но такое уж у меня было нежное сердце. Так что сказала Кэдоган, и стала Кэдоган. У нас, женщин, всегда бывает несколько фамилий. Если бы мужчина четыре раза поменял фамилию, про него бы подумали, что ему есть что скрывать. С женщинами не так. Представьте, если б мужчина менял фамилию всякий раз, как женился, или говорил бы, что женился. Со смеху помереть. Тогда бы мир вверх тормашками перевернулся.

Как бы то ни было, это была моя последняя фамилия и последний мужчина, и я была так рада, что вернулась. С тех пор я стала старая добрая душа, хоть тогда и не была такая уж старая, просто разрешила себе выглядеть старой, ведь это ради мужчин женщины стараются сохранять молодость, а я с мужчинами покончила, и думала с тех пор только о своей доченьке, и помогала ей как могла. Ни разу до этого не была я такой счастливой, ведь это величайшее счастье. Мужчины злые, так я скажу. Они думают только о своем удовольствии, они, когда напьются, могут обидеть женщину. Я вот пьяная никого не обижала, а уж я люблю джин не меньше, чем мужчины. Но женщины — другие. Мужчины злые, вот скажу это последний раз и успокоюсь, но мы без них не можем, и я рада, что мне не пришлось без них обходиться, как несчастным ирландским девчонкам, которых запирают в монастыри, откуда им никогда не выйти. Римская церковь такая жестокая, я не понимаю, почему моя доченька в конце жизни… но это другая история, а я говорила про мужчин. И уж как нам, бедным женщинам, они нужны, и летим мы к ним как бабочки к огню, ничего с собой поделать не можем, а все равно самое лучшее — это ребенок. Вот истинная любовь — матери к своему ребенку.

Мать, конечно, не может ждать от ребенка, что он будет любить ее так же сильно, особенно когда ребенок уже взрослый, но мне было довольно и того, что она во мне нуждалась, и хотела, чтобы я всегда была при ней.