Виктория Холт - Рожденная для славы

Право династии Тюдоров на британский престол зиждилось на весьма шатком фундаменте. Многие утверждали, что королева Катарина не являлась законной женой Оуэна Тюдора; не меньше было и таких, кто не признавал брака моего отца с Анной Болейн, а меня считал бастардом. Это было для меня незаживающей раной. Я знала, что притязания Стюартов на престол с точки зрения закона куда более весомы. А легендарная красота Марии, сведшая с ума стольких мужчин? У меня, конечно, тоже были поклонники и воздыхатели, но в глубине души я знала, что их притягивает ко мне сияние короны и магнит верховной власти. Да, я всегда завидовала Марии… Но и жалела, как по-разному сложились наши судьбы! Мария провела детство и юность в роскоши и неге, при французском королевском дворе. Я же все ранние годы своей жизни жила под тенью эшафота. Ей достались одни цветы, мне — сплошь тернии. Но затем все перевернулось: я с триумфом взошла на престол, а Мария, незадачливая королева, двадцать лет томилась в неволе. И все равно что-то похожее на зависть не оставляло меня. Все эти годы Мария незримо присутствовала в моих мыслях, а то, что я ни разу в жизни не видела ее, лишь усиливало существовавшую между нами мистическую связь.

Мария Стюарт была моей навязчивой идеей при жизни, не избавилась я от этого наваждения и после ее смерти. Вот почему мне взбрело в голову свалить всю вину на невиновного, да к тому же еще и больного человека. Дэвисон всего лишь выполнял свои обязанности, однако именно на него обрушилась вся тяжесть моего гнева — беднягу прямо с постели отправили в Тауэр.

Берли пришел в ужас. Он явился ко мне и сказал, что нужно немедленно освободить Дэвисона.

— Дэвисон совершил оплошность, — упрямо ответила я.

— Ваше величество, но вы сами подписали смертный приговор, и совершенно справедливо сделали. Дэвисон всего лишь доставил бумагу коменданту Полету.

— Он знал, что я не желаю, чтобы бумага была доставлена.

— Вы сами ему об этом сказали?

— Это и так было ясно! С каких пор, милорд, вы позволяете себе осуждать действия вашей королевы?

Берли замолчал, но вид у него был озабоченный.

— Очень прошу ваше величество освободить Дэвисона, — тихо сказал он.

Я не удовлетворила его ходатайство. Пусть уж лучше Дэвисон сидит в Тауэре — это облегчало мои душевные муки. По ночам я не могла уснуть, а если забывалась сном, мне мерещились обезглавленные трупы, глаза Марии смотрели на меня с упреком.

Секретаря обвинили в злоупотреблении служебными обязанностями и неуважении к монаршей воле. Судила его Звездная палата. Защищаясь, Дэвисон сказал, что королева собственноручно подписала смертный приговор и сказала, что не желает больше видеть этот документ, из чего он, Дэвисон, понял, что дело решено окончательно и бесповоротно. Он считал, что выполняет свой долг, никакого злого умысла в его действиях не было.

Судьи приговорили Дэвисона к штрафу в десять тысяч марок и отправили обратно в Тауэр, дабы угодить королеве.

У Дэвисона хватило ума не проговориться о том, что я в свое время заставила его писать письмо коменданту Полету с предложением тайно умертвить королеву Шотландии. Вынуждена признать — я обошлась со своим секретарем несправедливо, но мне нужно было во что бы то ни стало убедить себя саму, что казнь Марии свершилась против моей воли. Как обычно бывает в подобных случаях, поступив с Дэвисом несправедливо, я немедленно прониклась к нему глубочайшей неприязнью. Я всегда ненавидела слабость, а тут вела себя самым недостойным образом. Но это все же было лучше, чем ежеминутно терзаться раскаянием.

Так мой секретарь стал козлом отпущения, зато я больше не видела кошмаров про Марию Стюарт. Уловка сработала: я перестала считать себя главной виновницей ее гибели, и со временем мне стало легче.

Вернулся Роберт, и сердце мое наполнилось радостью. Я была так счастлива его видеть, что сразу же забыла о том, сколько неприятностей он мне доставил. Подобное неоднократно случалось и прежде. Я могла сколько угодно на него гневаться, но стоило ему предстать предо мной со склоненной головой, и я немедленно забывала обиды. Вот и теперь, глядя на его лицо, я думала, что мне не следовало отпускать его за границу. Мы оба уже немолоды, зачем отдавать разлуке драгоценные дни? Мысленно я решила, что больше его от себя не отпущу.

Граф Лестер снова оказался в фаворе, хоть Нидерландская экспедиция закончилась полным крахом. Я всегда знала, что от войны ничего, кроме убытков и несчастий, не бывает, так все и вышло. Одолеть испанцев даже вдали от их родного полуострова оказалось не так-то просто.

Уолсингэм доносил мне, что Филипп вовсю готовится к войне. Нетрудно было догадаться, по кому будет нанесен удар.

Слава Богу, у меня на службе состояли храбрецы вроде сэра Фрэнсиса Дрейка, лихие флибустьеры, которые давно уже на свой страх и риск вели войну с испанцами: перехватывали их корабли, грабили груженные золотом галеоны. Пусть испанцы знают, что хоть у англичан и меньше кораблей, но воевать на море мы умеем ничуть не хуже. Дрейк привозил из своих походов баснословную добычу, и я была очень этому рада. Казна отчаянно нуждалась в пополнении. Нидерландская авантюра стоила мне огромных денег, причем, как оказалось, пущенных на ветер. Утешало лишь то, что, судя по донесениям, Филипп Испанский испытывал еще большую нужду в деньгах, чем я.

Дрейк вернулся из очередной экспедиции и на сей раз не только привез множество захваченных у испанцев богатств, но на пути домой завернул в Кадис и, как он сам выразился, «подпалил бороду испанскому королю». Мой храбрый капитан заплыл в гавань, сжег и потопил тридцать три испанских судна, а четыре захватил и увез с собой.

От Дрейка я узнала, что приготовления Испании к войне почти закончены. Решающее сражение состоится на море. Если Филипп возьмет верх, для нас все будет кончено. Однако Дрейк считал, что наши корабли, уступающие испанским галеонам по размеру и огневой силе, вполне могут противостоять Армаде.

У меня при дворе появились новые лица, молодые дворяне, надеявшиеся сделать карьеру. Я по-прежнему любила своих старых фаворитов — Роберта, Хаттона, Хениджа. Они старели, но от этого мое расположение к ним не уменьшалось. Когда Уолсингэм заболел, а Берли, почти в то же самое время, неудачно упал с лошади, меня это встревожило не на шутку. Я навестила обоих и как следует отругала их за то, что они недостаточно бережно относятся к собственному здоровью. Я всегда была своим министрам второй матерью, готовая прийти к ним на помощь, утешить, ободрить, и никогда их не подводила, а они, в свою очередь, никогда не подводили меня.