Виктория Холт - Рожденная для славы

Вскоре произошло событие, повергнувшее меня в ужас. Генрих Наваррский, цинично заметив, что Париж стоит мессы, перешел из протестантизма в католичество.

Я столько помогала ему! Даже отправила в помощь моего драгоценного Эссекса, давала солдат, деньги, оружие, лишь бы в соседней стране не захватили власть паписты! И вот Генрих все погубил, поступился верой ради короны.

Поддавшись порыву, я написала вероотступнику гневное письмо: «Какая трагедия! Неужто мирские соблазны могли заставить Вас забыть о Божьем гневе…» — и далее в том же духе.

Почти сразу же я пожалела о своем опрометчивом поступке. Ведь мне тоже приходилось менять веру, когда моей жизни угрожала опасность. Что, собственно, сделал Генрих? Понял, что французский народ более склонен к католицизму и ни за что не примет короля-гугенота. Точно так же англичане ни за что не признали бы монарха-католика. Очень хорошо, пожал плечами здравомыслящий Наваррец. Если вам нужен государь-папист, я стану папистом.

Так он и сделал.

Мы с ним были очень похожи. Сколько раз я говорила себе, что религиозный обряд не имеет никакого значения. Важны лишь принципы христианства. Генрих не изменил Богу, он всего лишь принял католический обряд богослужения. С его стороны было бы глупостью поступить иначе. Представляю, как развеселило Наваррца мое письмо — он-то отлично понимал, что я бы без колебаний перешла в католичество, пожелай этого мои подданные.

На самом деле столь бурное возмущение объяснялось чисто политическими причинами — я была встревожена. Хорошо хоть, французский король не фанатик вроде Филиппа Испанского и слишком умен, чтобы ввязываться в войну с моей страной.

Между тем Эссекс нашел себе новое занятие — его заинтересовала разведывательная служба, созданная Уолсингэмом. Не исключено, что Фрэнсис заразила мужа идеей последовать по стопам ее отца, но Эссексу, увы, было далеко до великого Мавра. Тем не менее он не преминул воспользоваться новыми возможностями и явился ко мне с доносом на моего лейб-медика Родериго Лопеса. Этот врач поселился в Англии еще в год моего воцарения и завоевал себе репутацию опытнейшего эскулапа. Сначала он служил лекарем в больнице Святого Варфоломея, где не только делал клистиры и пускал кровь, как прочие его коллеги, но еще и разработал новое лекарство, помогавшее от разных недугов. Называлось оно «апозема арцея». Я всегда интересовалась подобными вещами, и доктор Лопес нашел во мне прилежную слушательницу и ученицу. Я приблизила к себе этого человека, привязалась к нему и, признаться, не поверила, когда Эссекс принялся убеждать меня, будто Лопес — испанский шпион.

Я знала, что мой фаворит, увлеченный игрой в шпионов, пытался завербовать Лопеса в свою разведывательную сеть, чтобы доктор вернулся в Испанию и доносил нам оттуда о намерениях мадридского двора. Затея не такая уж глупая, поскольку Лопес был прославленным врачом и без труда попал бы на службу в Эскуриал.

Доктор отказался и пожаловался на Эссекса мне. Я рассердилась, недовольная самоуправством юного графа, вызвала его к себе и устроила хорошую взбучку. Сказала, чтобы он оставил моего лучшего медика в покое и искал себе шпионов в другом месте. С тех пор Эссекс и возненавидел Лопеса.

В скором времени в Англию, спасаясь от немилости Филиппа, прибыл испанский дворянин Антонио Перес, и Лопес стал его переводчиком.

Эссекс был уверен, что среди слуг Переса есть испанские шпионы, прибывшие в Англию с тем, чтобы отравить королеву.

— Лекарь получил в подарок бесценный алмаз, — сообщил мне он. — Говорят, это подарок от испанского короля.

— У Лопеса много благодарных пациентов, — ответила я. — Взять хотя бы меня.

— Я докажу вам! — сердито буркнул Эссекс, и я в очередной раз подивилась на саму себя — с какой стати терплю его бесцеремонность.

Вызвав лейб-медика, я была с ним подчеркнуто любезна и всячески дала понять, что не дам его в обиду — ведь он не виноват, что родился на свет в Португалии и к тому же евреем.

Но Эссекс не отступился. Превышение полномочий его не пугало, и он самочинно приказал задержать некоего де Гаму, человека, служившего у дона Антонио, причем арест был произведен в момент, когда де Гама находился в гостях у Лопеса.

Теперь Эссекс окончательно уверился в виновности медика и добился санкции Тайного Совета на обыск в доме лекаря королевы. Ничего уличающего обнаружить не удалось, и Эссекс сник.

Я же торжествовала. Вызвав к себе мальчишку, я строго отчитала его, назвала сумасбродом и запретила впредь возводить на достойных людей напраслину, а также подвергать их преследованиям без веских на то оснований.

— О, как вы ошибаетесь! — воскликнул он.

Наглец, никто не смеет говорить королеве, что она ошибается!

— Вы себе слишком много позволяете, — одернула его я.

— Я позволю себе все, что угодно, только бы уберечь вашу священную особу от злого умысла!

И, отвесив поклон, фаворит удалился.

Конечно, он был несносен, но, признаться, последняя его фраза несколько умерила мое раздражение. Мальчик и в самом деле меня любил, а его прямота так выгодно отличалась от льстивости прочих придворных…

Эссекс задался целью во что бы то ни стало уличить Лопеса в измене. Он арестовал еще одного из людей Переса, подверг его допросу с пристрастием, и под пыткой несчастный сознался, что Лопес и в самом деле участвует в заговоре, цель коего — отравить королеву.

Выхода не было — пришлось заточить Лопеса в Тауэр. Судили его в Зале Гильдий, председательствовал сам Эссекс (он настоял на этом), а обвинение представлял генеральный прокурор королевства сэр Эдуард Коук.

— Этот лекарь — подлый и кровожадный негодяй, — заявил обвинитель, — гнусный иудей, превзошедший мерзостью самого Иуду.

Об исходе процесса мне сообщил Роберт Сесил.

— Признан виновным, ваша величество. Государственная измена.

Я опечалилась.

— Ах, милый Эльф, кто бы поверил, что человек, служивший мне так долго, может замыслить мою погибель?

На самом деле я вовсе не была уверена в виновности Лопеса. Просто Эссекс решил во что бы то ни стало расквитаться с доктором за строптивость. Не верю я в признание, исторгнутое под пыткой. Ненавижу дознание с пристрастием, но без него, увы, не обойдешься.

Совесть у меня была не на месте. Лопеса приговорили к смертной казни, и я никак не хотела ставить свою подпись под вердиктом — тянула время, как после суда над Марией Стюарт.

Эссекс же убеждал меня, что оставлять врача в живых опасно.

— А что, если его попытаются освободить? Вдруг он сумеет сбежать к своим испанским хозяевам? Подумайте, сколько важных секретов он может им выдать! Ваше величество, вы должны подписать приговор.