Виктория Холт - Рожденная для славы

— Я должен был первым известить вас, миледи, о случившемся, — сокрушался Роберт Дадли. — Едва услышав о смерти королевы, я велел подать самого быстрого коня. Мне так хотелось пасть к вашим ногам и принести клятву верности.

— Я помню, что вы были здесь и раньше, лорд Роберт. Я этого не забуду.

— Миледи, вы так молоды, так красивы, а теперь еще и королева.

— Ничего, я давно к этому готовилась.

— Сегодня Англии улыбнулась сама судьба!

— Возможно, она улыбнется и Роберту Дидли, — сказала я. — Назначаю вас своим шталмейстером. Что скажете?

Роберт вновь опустился на колени. Его глаза горели восторгом. Он был так молод, я тоже.

— Шталмейстер ее величества, — медленно повторил он. — О большем я не смел и мечтать… Ведь теперь я все время буду находиться рядом с королевой.

О, счастливый день! Ненастное ноябрьское небо казалось светлым и ясным.

Воистину Господь явил чудо. Я получила долгожданную корону, ко мне были обращены взоры всех подданных, а Роберт Дадли взирал на меня с восторгом и обожанием.

Несмотря на торжество, переполнявшее душу, не следовало забывать о приличествующем трауре — ведь умерла моя царственная сестра. Должна сказать, что мне не пришлось делать над собой усилия, чтобы изобразить скорбь. Я часто размышляла о том, как трагично и несчастливо сложилась жизнь Мэри. Народ ничуть не опечалился ее смертью. Да и как он мог печалиться, когда над столицей все еще клубился дым смитфилдских костров? Однако казни и гонения остались в прошлом, народ мог ликовать. Стареющая Мэри умерла, на престол взошла юная Елизавета, а ненавистный союз с Испанией наконец расторгнут. Люди ждали счастливых перемен, и я не собиралась их разочаровывать.

Я решила, что из уважения к смерти сестры должна провести несколько дней в Хэтфилде. Два дня спустя герольды объявили у дворцовых ворот, что Елизавета — королева Англии.

На следующий день я собрала первое заседание нового Тайного Совета. Хэтфилд-хаус отныне превратился в королевскую резиденцию. Со всех сторон стекались просители, надеясь получить место при дворе, но я давно уже решила, кто станет моими ближайшими советниками. За годы испытаний я получила возможность убедиться, кому можно доверять, а кому нет. Одним из первых я пригласила в Хэтфилд Уильяма Сесила, верного друга в ненастную годину.

На заседании Совета я получила представление о положении дел в стране. Картина складывалась безотрадная. Государственные дела были в расстройстве, казна опустела, товары дорожали, все средства съедала война с Францией и Шотландией. После взятия французами Кале мы потеряли последний плацдарм на континенте. Я всегда знала, что войны до добра не доводят и несут только разорение обеим воюющим сторонам. Слава завоевательницы меня не прельщала — возможно, потому, что я родилась на свет женщиной, главные победы будут одержаны на поприще дипломатии. Уильям Сесил как-то сказал, что за год мира страна поучает больше блага, чем за десять лет победоносной войны. Таково было и мое мнение. Отныне Англия будет воевать лишь в том случае, если уладить конфликт миром окажется невозможно.

Мне было ясно, что самый важный пост в моем правительстве должен занять Сесил, и на первом же заседании Тайного Совета я объявила его государственным секретарем. Кое-кто из прежнего Совета сохранил свои посты, в их числе граф Арундел и лорд Уильям Ховард, а также Уильям Полет, маркиз Винчестер, которого я назначила первым лордом казначейства. Николас Бэкон стал лордом — хранителем большой королевской печати, сэр Фрэнсис Ноуллз, мой свойственник, получил пост вице-гофмейстера. Он был убежденным протестантом и в годы правления Мэри уехал из страны. Сэр Фрэнсис — человек честный и способный, а я к тому же всегда испытывала слабость к родне по линии матери.

Я осталась довольна составом Совета, но внезапно мне пришло в голову, что все его члены немолоды. Как это ни странно, моложе всех оказался Уильям Сесил — а ведь и ему уже исполнилось тридцать восемь! — однако это меня не тревожило. Я всегда считала, что жизненный опыт для государственного мужа важнее всего.

Никогда больше Англией не будут править попы. Я поставила у кормила государственной власти мудрых, преданных мне людей. Вскоре настанет время, говорила я себе, когда Англия забудет о нищете и превратится в великую державу, каждый из моих подданных будет горд тем, что родился британцем.

Чтобы Кэт по-прежнему неразлучно находилась рядом со мной, я назначила ее первой леди королевской опочивальни. Кэт ужасно заважничала, и это доставило мне немало веселых минут.

— Мне все равно, королева вы или нет, любовь моя, — заявила она мне. — Для меня вы всегда будете просто Елизавета, и я всегда буду говорить вам в глаза правду, как и раньше.

— Тебе следует быть поосторожнее, Кэт, — предупредила ее я. — Лишь глупцы осмеливаются навлекать на себя гнев монархов.

— Вы всегда говорили, что я дура, госпожа.

Я шутливо потрепала ее по плечу. Мужа Кэт я сделала хранителем королевской сокровищницы, а моего дорогого Парри назначила личным казначеем. Забывать старых друзей — великий грех.

Даже престарелая Бланш Парри, некогда обучавшая меня уэльсскому языку, не осталась без должности. Да и с какой стати? Она умна, образованна, и я назначила ее хранительницей королевской библиотеки в Виндзорском замке.

Восшествие на престол должно было начаться с торжественной церемонии, о которой я давно и страстно мечтала. Мне предстояло совершить церемониальный въезд в Лондон, а вслед за этим как можно быстрее короноваться, монарха можно считать истинным и законным лишь после того, как над ним совершен обряд венчания на царство.

Праздничные приготовления были особенно приятны, потому что отвечал за них мой новый шталмейстер и у нас был совершенно законный повод проводить много времени вдвоем.

Роберт Дадли идеально устраивал меня во всех отношения. Он не раз давал понять, что восхищается мной, причем не только как королевой, но, несмотря на порывистый и смелый нрав, никогда не забывал о приличиях и о разделяющей нас дистанции. Должна признаться, что я всегда испытывала слабость к похвалам и комплиментам. Разум твердил, что нельзя принимать весь этот фимиам за чистую монету, но я ничего не могла с собой поделать. Между мной и Робертом разыгрывалась увлекательнейшая игра. Он бросал на меня пламенные взгляды, всем своим видом, словами, жестами давая понять, что сгорает от любви. Особенно нравилось мне то, что Роберт женат и наши отношения никак не могут закончиться супружескими узами, брак не входил в мои планы.

Через неделю после смерти Мэри я торжественно въезжала в Лондон. Это был радостный день. Толпа шумно ликовала, люди надеялись, что я принесу им счастье и процветание. Мысленно я дала обет, что так и будет. Кострам и казням конец, пусть начнется новая эпоха, которую потомки назовут Елизаветинской. Я поклялась себе, что никогда не предам свой народ, эти простые люди с честными, доверчивыми лицами были мне дороги, так пусть знают, что я тоже их люблю. Должно быть, так же чувствовала себя Жанна Д'Арк, въезжая в Орлеан. Она была уверена, что ей ниспослана Божья благодать. Я тоже не сомневалась в своей избранности.