Елена Арсеньева - Страсть Северной Мессалины

В это время в Петергоф вернулся князь Потемкин, которого вызвал канцлер Безбородко, напуганный состоянием императрицы. Вместе с ним появился Федор Орлов, брат бывшего фаворита Григория Орлова. Прямо с дороги оба прошли к Екатерине, готовясь произнести какие-то волшебные, ободряющие, исцеляющие слова, но при виде ее, измученной, полумертвой от боли, только и могли, что зарыдали – нет, завыли! – вместе с ней.

– Тебе надо вернуться в Петербург, – сказал наконец Потемкин сердито, вытирая слезы. – Негоже государыне себя заживо хоронить. Давай-ка велим завтра же двору собираться, велим, чтобы приготовили дворцы в столице…

Она сидела как неживая, обессиленная слезами. Но, видимо, что-то запало ей в голову из этих веских, разумных слов, потому что, стоило только светлейшему и Орлову удалиться, как Екатерина вызвала Анну Протасову и Зотова и велела закладывать карету.

Ушли они задним ходом, украдкой. Никто и помыслить не мог, что это уезжает императрица!

Да и она сама вряд ли осознавала, что делает.

Сырым октябрьским вечером заляпанная грязью простая карета шестерней, без сопровождения охраны, ворвалась в Петербург и подкатила к Зимнему дворцу. В окнах не было ни огонька, тьма царила вокруг. Зотов, иссеченный непогодою, соскочил с козел, на которых всю дорогу трясся рядом с кучером, и, сгорбившись, вприскочку понесся к будке караульного. Ему пришлось довольно долго стучать, чтобы разбудить часового. Последовали короткие переговоры, более напоминающие перебранку, и Зотов уныло, то и дело оступаясь в холодные лужи, вернулся к карете. Робко стукнул в дверцу.

– Ну что? – послышался раздраженный женский голос, и в окне кареты отдернулась кожаная завеса. – Чего тьма такая? Неужто спят все?

– Беда, Анна Степановна, – обескураженно проговорил Захар Константинович. – Дворец-то заперт наглухо! Там и нет никого. Нас никто не ждал!

– И что, нам даже ворота не откроют? – сердито спросила Анна Степановна.

– А проку-то, душенька графиня? – плачущим голосом воззвал Зотов. – Ворота откроют, а двери-то заперты! Неужто окна бить станем?

– М-да… – протянула «душенька графиня». – Окна бить не стоило бы…

Она отвернулась, и из глубины кареты послышался невнятный разговор. Наконец Протасова снова приникла в окошку:

– Давайте поворачивать в Эрмитаж. Глядишь, там приют найдем.

Зотов кивнул и побежал к передку кареты, приговаривая:

– В Эрмитаж, слышь ты! Гони в Эрмитаж!

– Чего тут гнать-то? – огрызнулся смертельно уставший кучер, с усилием поворачивая такую же замученную упряжку. – Рядышком все!

Скоро шестерка, вяло потрусив по набережной, подвезла карету к Эрмитажу, однако и в окнах этого дворца царила полная тьма, и вокруг точно так же веяло безлюдьем, как и от Зимнего.

– Мать честная! – сердито сказала Анна Степановна. – Ну вовсе податься некуда! Это что ж на свете белом деется, а?

– Свет давно уже не белый, а черный, душа моя, – послышался рядом с ней негромкий голос. – Черным-черно кругом, хоть глаза выколи!

Анна Степановна жалостливо вздохнула, потому что прекрасно понимала: ее спутница ведет речь отнюдь не о сгустившейся октябрьской ночи.

– Что ж делать будем, а? – спросила она, как бы ни к кому не обращаясь. – Где голову преклоним? Неужели обратно в Петергоф двинемся?

– Думать нечего! – выкрикнул кучер, который от нелепости такого предположения даже позабыл о необходимой почтительности. – Лошади вот-вот падут! И сюда-то еле доплелись, а уж снова такой же конец отмотать – и думать нечего!

– Что ж, в карете спать станем? – плаксиво вопросила Анна Степановна. – А? Что скажешь, государыня-матушка?

– Пусть эти двое взломают дверь, – приказала Екатерина. – Вот и вся недолга. Найдут какую-нибудь боковую – и взломают. Тогда войдем в Эрмитаж и там заночуем.

– Ай, матушка, а кто ж нам прислуживать станет? – возопила Анна Степановна.

– Не велика барыня, сама себе прислужишь, – последовал ответ. – И довольно, не пищи. И без тебя тошно.

Голос ее задрожал, и Анна Степановна немедленно перестала причитать. Выйдя из кареты, она передала приказание Зотову и кучеру. То ли оба они уже смертельно устали, то ли понимали, что императрица дошла до предела терпения, но спорить не стали, а покорно отправились ломать боковую дверь. Против ожидания, это удалось сделать довольно споро: что камердинер, что кучер были мужиками ражими, и усталость оказалась нипочем. Не прошло и нескольких мгновений, как двери в темное нутро Эрмитажа отворились.

Женщины вошли. Зотов, держа в руках две плошки, взятые из кареты, семенил впереди, и пламя почти догоревших свечей бросало страшные, изломанные тени по стенам. Графине Анне Степановне очень хотелось начать взвизгивать и бояться, однако было не до того: спутница, которую она вела под руку, уже едва шла и с каждым шагом качалась, что былина на ветру. Наконец-то добрались до какой-то комнаты, где по стенам стояло два дивана.

– Довольно, – неживым голосом проговорила Екатерина. Она отстранилась от Анны Степановны, добрела до дивана и повалилась на него. Посидела мгновение, потом легла, подложив руку под щеку и свернувшись клубком.

– Матушка, ты б хоть разделась… – начала было графиня Анна Степановна, однако тут же и осеклась: до нее донеслось тяжелое дыхание ее спутницы, с каждым вздохом становившееся все ровнее.

– Уснула? – с надеждой выдохнул Зотов, вытягивая шею и пытаясь что-то различить в темноте.

– Вроде бы, – прошептала Анна Степановна. – Ну, иди с Богом, Захар Константинович. Одну свечку оставь пока. В соседней комнате ляжешь, у дверей.

– Как скажете, душенька-сударыня, – покорно кивнул Зотов, отчаянно зевая. – Вот только помогу там с лошадьми – и тотчас явлюсь.

Он вышел за дверь, поставив плошку со свечой прямо на пол.

Графиня Анна Степановна тяжело опустилась на свободный диванчик, который испуганно закряхтел под нею, и принялась стаскивать тяжелые от грязи – выгваздалась, пока шли по садовой дорожке к сломанной двери, – башмаки. Пошевелила усталыми ногами, приготовилась было лечь, но тут же вспомнила, что императрица уснула, не разувшись.

С усилием поднялась, сделала несколько шагов, поджимая пальцы на ледяном полу. Откинула полу подбитого мехом плаща, которым с головой накрывалась спящая, но только взялась за каблучок коротенького сапожка, как Екатерина вдруг пробормотала:

– Сашенька, свет мой… Солнышко… Ну вот и вернулся, а сказывали про тебя страсти всякие! Ну, иди ко мне, радость моя ненаглядная!

Она тихо, нежно засмеялась, а потом дыхание ее стало легким и ровным, словно у женщины, которая уснула в объятиях своего возлюбленного.

Анна Степановна выпустила из рук каблучок и осторожно отошла от спящей.