Вера Рочестер - Месть еврея

Старик беспомощно поник головой. Как он прокли­нал в эту минуту увлечения молодости, все безрассудства зрелого возраста и дурной пример, которым вовлек свое­го сына в водоворот беспутной жизни и расточительности.

А предмет всех этих волнений — Валерия — не знала еще, какая гроза собирается над ними, тем не менее, волнение и мрачная задумчивость отца и Рудольфа не ускользнули от ее внимания. Какой-то неопределенный страх, не то предчувствие беды овладели ее душой, и только присутствие подруги поддерживало ее, но когда в день рокового свидания Рудольфа с Мейером оба гра­фа не вышли к обеду, мучительная тревога Валерии возросла до крайних пределов.

— Я тебе говорю, готовится что-то ужасное, нам гро­зит какое-то несчастье,— говорила она приятельнице.— Сегодня я видела с балкона, как Рудольф выходил из ко­ляски, таким я его никогда не видела. Он шатался, как пьяный, потом я хотела идти к отцу, и меня не приняли, а теперь они оба не вышли к обеду. Боже мой! Боже мой! Что-то будет!

Сердце Антуанетты сжалось. Рудольф был для нее дороже, чем она позволяла себе сознаться, и неведомая опасность, угрожавшая любимому человеку, лишала ее покоя, но более энергичная, чем ее подруга, она реши­лась положить конец этой неизвестности.

— Успокойся, Валерия, я напишу сейчас несколько слов твоему брату, попрошу его прийти поговорить со мной, он скажет мне правду.

Отослав записку, она вернулась к подруге, тревога которой дошла до болезненного состояния. Она угово­рила ее лечь на диван, распустила ей волосы, чтобы об­легчить головную боль, и прикрыла пледом ноги. Едва она это кончила, как лакей пришел ей доложить, что молодой граф ждет ее на террасе.

Рудольф стоял, скрестив руки и прислонясь к ко­лонне. Он поднял голову лишь тогда, когда Антуанетта коснулась слегка его руки. Увидя, как он бледен, как изменился в лице, молодая девушка вскрикнула:

— Что с вами случилось, Рудольф, скажите мне, умоляю вас.— Будьте откровенны, друг мой. То, что вас волнует, не может вечно оставаться тайной, потому до­верьте ее преданному вам сердцу.

— Я не достоин вашей дружбы, Антуанетта,— про­шептал он сквозь зубы.— Я негодяй, так как содейство­вал несчастью, которое разразилось над нами. Лишь пуля может спасти меня. Но не покиньте в несчастьи бедную Валерию, эту невинную жертву.

Молодая девушка глухо вскрикнула.

— Рудольф, то, что вы сказали, недостойно вас как честного человека. Вы говорите, что виноваты, но разве вину поправляют преступлением? Поклянитесь мне, что отказываетесь от этой мысли, и помните, что пуля, ко­торая поразит ваше сердце, сразит и мое.

Граф вздрогнул, и луч радости озарил его лицо.

— Дорогая моя, вы не можете понять, что я чув­ствую в эту минуту. Я бы желал посвятить всю мою жизнь, чтобы составить ваше счастье, а между тем, не могу даже предложить вам честное имя, но теперь, когда вы знаете, что я вас люблю, я скажу все. Теперь вы не только подруга детства, вы половина моей души и имеете право на мое полное доверие.

Он привлек ее к себе и тихим голосом вкратце изложил ей положение дел, сообщил все перипетии по­следних дней, а равно и неслыханное предложение еврея.

— Вы понимаете, Антуанетта,— заключил он,— что мы не можем решиться говорить Валерии о жертве, ко­торая равна для нее смертному приговору, но и пони­маете, что трудно жить после такого бесчестия.

Молодая девушка слушала его молча и при послед­них словах графа побледнела.

— Нет, нет, Рудольф, повторяю вам: вину не за­глаживают преступлением. Ах, будь я совершеннолетняя, я бы тотчас выручила вас, но я не могу просить у моего опекуна, хотя он и очень добр, половину моего состояния.

— Разве вы думаете, я принял бы такую жертву,— перебил ее с жаром Рудольф.

— Не сердитесь мой милый, и будем говорить спо­койно.

Она провела рукой по его влажному лбу и сказала:

— Во всяком случае, ничто на свете не помешает нам соединиться, так как мы любим друг друга; но кро­ме того, мне кажется, мы должны все сказать Валерии, прежде чем допустим ваше разорение; словом, не отча­ивайтесь. Я чувствую, что все устроится, и бог сжалится над нами.

— Мой добрый ангел,— прошептал Рудольф, прижи­мая ее к своему сердцу.— Бог милосерд, коли ему угод­но было соединить мою жизнь с вашей в эту минуту жестоких душевных мучений. Пойдите же и сообщите об этом бедной Валерии.

— Выйти замуж за Мейера?! Но ведь это уже не жертва, а бесконечная пытка. Если бы речь шла лишь о том, чтобы умереть... но жить с противным, ненавист­ным человеком!..

Она быстрыми шагами ходила по будуару, то зады­хаясь от рыданий, то ломая себе руки в безмолвном от­чаянии. Наконец, она остановилась перед Антуанеттой, которая тихо плакала.

— Послушай,— сказала она с лихорадочным блес­ком в глазах.— Я не имею ни права, ни силы допустить гибель отца и брата, но каждый приговоренный к смерти может просить помилования. Я тоже хочу сделать эту попытку и сама пойду просить Мейера дать нам отсроч­ку, не требуя моей руки, которая не доставит ему сча­стья. Я сделаю это сегодня же.

— Валерия,— воскликнула в испуге Антуанетта, схва­тив ее за руки.— Ты хочешь решиться на такое безумие. Где и как можешь ты увидеть его?

— Я уже все обдумала,— нетерпеливо перебила ее Валерия.— Дом банкира недалеко от нашего и при нем большой сад, окруженный оградой; в переулке, кото­рый идет вдоль этой ограды, есть калитка в сад, кото­рую запирают только после полуночи. Не гляди на ме­ня с таким удивлением, все эти подробности рассказал мне Рудольф, не предвидя, что они мне пригодятся. Итак, я пойду туда. Самуил живет в первом этаже, и его комнаты, кажется, выходят в сад. Я встречу его и переговорю.

— Ты решаешься идти одна на свидание с челове­ком, безумно в тебя влюбленным?! Подвергаться такому риску — неразумно: ты слишком хороша, чтобы он мог от тебя отказаться, ты только сильней возбудишь его пылкую страсть!

— Ты забываешь, что он хочет на мне жениться и знает, что мы в полной зависимости,— отвечала Вале­рия с горьким смехом,— следовательно, он будет ща­дить мою честь. Впрочем,— она взяла со стола малень­кий револьвер, подаренный Рудольфом,— вот что я возь­му с собой; а для полного твоего спокойствия поедем вместе, ты останешься подле калитки и придешь мне на помощь, если я крикну. Только не удерживай меня! Как знать? Быть может, это будет небезуспешно. Гово­рят, что слезы любимой женщины трогают самого жес­токого человека, а если он меня любит, то сдастся на мои слезы. Или, быть может, гордый еврей удовлетво­рится моим унижением. Ах, как я ненавижу его за то, что он подвергает нас такому унижению.

— А если он не один и тебя увидят,— заметила осто­рожно Антуанетта. Лихорадочное возбуждение подруги пугало ее.