Вера Рочестер - Месть еврея

Разговор их был прерван приходом няни с малень­ким Раулем. Это был прелестный мальчуган, белый и розовый, с большими черными бархатными глазами и густыми пепельными кудрями. Антуанетта занялась ма­люткой.

— Ты не боишься оставлять детей одних в деревне на два дня?— спросила Валерия.— Рудольф не ждал тебя, потому что вчера еще утром говорил, что надеется получить сегодня отпуск и ехать к тебе.

— Я сама приехала за моим повелителем, чтобы его не задержал какой-нибудь товарищ,— смеясь, ответила графиня.— А за детей я спокойна, г-жа Рибо такая на­дежная, что бережет их не хуже меня. Я прилетела провести с тобой день. Затем Рудольф заедет за мной, мы отобедаем вместе, а вечером уедем в деревню как новобрачная парочка.

Приласкав ребенка, Валерия отпустила его гулять. Антуанетта, проводив малютку глазами, сказала, смеясь:

— Этот беленький русый бутуз — настоящий порт­рет Рауля в миниатюре. Теперь видно, что ты всецело любишь своего мужа и что мысли твои в момент рож­дения ребенка никуда не уносились.

Валерия сильно покраснела.

— Слава богу! За какую же вину все представители князей Орохай были бы осуждены на еврейский тип. Довольно и того, что Амедей обезображен.

— Обезображен? Та, та, та! Пожалуйста не горя­чись и будь справедлива. Амедей — великолепен и со временем будет красивым малым, столь же опасным, как и оригинал, копией которого он является. Кстати, позавчера я встретила Мейера, который ехал верхом в Рюденгорф, и мы раскланялись, то есть собственно го­воря я поклонилась ему первая, чтобы показать, что я уважаю его. Я нашла, что он очень изменился: поблед­нел и имел утомленный, убитый мрачный вид.

— Бедный Самуил, помимо своей воли я разбила ему жизнь,— с грустью прошептала Валерия.

Невольно разговор коснулся прошлого, и собеседни­цы стали перебирать полузабытые воспоминания, в ко­торых Самуил Мейер был героем.

Быстрые шаги и бряцание шпор прервали их раз­говор.

— Здравствуйте, дамы. Счастливый случай освобо­дил меня раньше, чем я думал,— сказал Рауль, целуя руку графине, а затем сел рядом с женой и обнял ее.

— А! Ты еще в мундире и не освободился от своего арсенала: сабли, пистолета и прочих смертоносных ору­дий!— сказала, смеясь, Валерия и, сняв с него кивер, разгладила приставшие ко лбу волосы.

— Я спешил предупредить вас, что сейчас приедет Рудольф, и мы подождем его с завтраком. Он говорил, что вчера приехал его полковой командир для внезап­ной инспекции, и Рудольф со славой ее выдержал, зор­кие глаза командира нашли все в порядке.

— Осторожность — мать верности,— смеясь, сказала графиня,— и я серьезно рекомендую Валерии подра­жать приемам правительства.

Замечание это вызвало общий смех.

— Да, расскажу вам, какой со мной был странный случай. Выходя сейчас из кареты, я заметил женщину в трауре, которая вела переговоры со швейцаром. Уви­дев меня, она бросилась ко мне и отрывистыми словами умоляла позволить ей переговорить с глазу на глаз, так как имеет сообщить мне важную весть — тайну. Сначала я ничего не понял из ее слов и хотел подать ей милостыню. Тогда она сказала мне, что она Марта, твоя прежняя горничная, и просит не помощи, а по­зволения сделать важное сообщение. Я велел привести ее к себе в кабинет, где она меня теперь ждет. Приди­те и вы, послушаем ее тайну.

— Марта? Добрая и верная девушка. Она покинула меня и вышла замуж. Но что она может сказать? — подивилась княгиня.

— А вот мы сейчас услышим,— сказал Рауль, вста­вая.— Видимо, много горя выпало на ее долю, она боль­на, кажется, и вид у нее расстроенный.

Когда дамы в сопровождении князя вошли в каби­нет, Марта, сидевшая на стуле с беспомощным видом, встала и почтительно поклонилась.

— Что с тобой, бедная Марта?! У тебя такой изну­ренный и болезненный вид,— воскликнула Валерия.

Она с глубоким состраданием смотрела на бледное, взволнованное лицо своей бывшей камеристки.

— Я не достойна вашей доброты,— проговорила Марта, целуя руку княгини,— я умираю, но по мило­сти Божьей успею исповедать мою перед вами вину и облегчить свою совесть.

— Вероятно, украла что-нибудь,— подумал Рауль, отстегивая саблю и садясь к столу.— Говорите, моя милая, и без страха сознайтесь в том, что тяготит вашу совесть,— сказал он вслух, снимая пистолет и кладя его возле себя.

Марта хотела говорить, но дрожавшие губы не по­виновались, ноги ее подкашивались, и она пошатнулась.

— Прежде всего сядьте,— сказал Рауль,— и успо­койтесь. Что бы вы ни сказали, обещаю вам снисходи­тельно выслушать признание и сохранить его в тайне. Говорите же смело. Может быть, ваша вина не столь тяжела, как вам кажется.

Водворилась минута молчания. Антуанетта и Вале­рия с душевной тревогой смотрели на несчастную, страш­ное волнение которой предвещало важное открытие.

Раулю надоела эта долгая прелюдия. Он взял со стола пистолет, вынул из кобуры и от нечего делать стал его рассматривать. Наконец, Марта отерла глаза и с трудом начала свой рассказ.

— Мой покойный муж Стефан был камердинером у банкира Самуила Мейера. В ту пору мы еще не име­ли необходимых средств для обзаведения хозяйством. Но неожиданное предложение банкира посулило нам со­стояние, обеспечивающее нам независимую будущность.

Присутствующие переглянулись с удивлением. При­чем в этом признании имя Самуила?

— Гнусного поступка требовал г-н Мейер и платил за него золотом,— продолжала Марта на минуту пре­рванную от изнеможения речь.— Мы поддались иску­шению, и предательство совершилось. Но бог справед­лив, рука Господняя отняла у меня все, и теперь вы видите перед собой нищую, умирающую, которая при­шла покаяться вам в своем преступлении... — Она зары­дала.

— Говорите же, несчастная, что вы умыслили с про­клятым жидом? — гневно спросил Рауль.

Лихорадочное нетерпение охватило всех присутст­вующих. Теперь никто из них не сомневался в верности сообщения, но что будет дальше? Марта с твердой ре­шимостью встала.

— Накануне того дня, когда у вас родился ваш старший сын, баронесса Мейер тоже произвела на свет сына. Не знаю, зачем банкиру захотелось обменять детей. И вот, улучив момент, когда я была одна при княгине, банкир сам принес своего ребенка к террасе, а я отдала ему взамен маленького князя, место кото­рого и занял сын еврея.

Последовала минута зловещего молчания. Рауль за­дыхался. С быстротой молнии развернулась перед ним картина и весь ряд нравственных мук, бывших послед­ствием этого предательского поступка. Несправедливое обвинение Валерии, которую спасло от публичного скан­дала лишь заступничество покойной матери. Его сын и на­следник похищен, а воспитывал и ласкал он сына Мейера!.. Кровь бросилась ему в голову и в глазах потемне­ло, рассудок его угас в припадке безумного бешенства.