Жанна Бурен - Май любви

Она глубоко вздохнула. Ей показалось, что исторгнутый ею воздух был напоен всеми миазмами страсти и безумия, которые она таким образом отгоняла далеко от себя. Ее взбодрил новый прилив смелости. Она почти с радостью хлопнула в ладоши, чтобы вызвать служанку.

— Сюзанна, милая, принеси мне то оловянное зеркало, которое отец подарил мне в день возвращения. Мне не терпится посмотреть, идет ли мне это.

— Вы прекрасны, мадам, в этих одеждах!

— Действительно, это очень красиво, кузен, но, как мне кажется, слишком роскошно для такой простой девушки, как я. Не находите ли вы, что с моей стороны будет нескромно так одеться?

Не понимая причин такого изменения поведения Флори и лишь еще раз отметив, что она от него ускользает, Гийом, которого охватило отчаяние, сделал несколько неловких, словно его ударили, шагов к кофру. Схватив шубу из лилового сукна на бобровом Меху, он протянул ее Сюзанне, не находя в себе силы, чтобы ответить на вопрос. Удивленная служанка приняла шубу и набросила на плечи молодой женщины, успевшей уже снять первую.

— Эта вам идет меньше, мадам. Придает вам какое-то печальное выражение.

— Печальное? Возможно. Я ее не хочу. Мне нужно что-то радостное, согревающее ребенка, которого я жду.

Удар дошел до Гийома. Так вот в чем дело!

Он увидел, как Флори подошла к кофру, погрузила руки до локтей в пушистый мех, перед которым еще несколько секунд назад ему виделся ее образ — светлое обнаженное тело, отданное ему, словно выросшее из упавшей к ее ногам одежды, слышался аромат ее духов, едва различимый среди стойко державшихся в мехах запахов лесов, степей, звериных нор и берлог Он видел, как она радуется вместе со служанкой, примеряя другие шубы. Трудно быть более несчастным.

— Не знаю, на чем остановиться — то ли на этой бархатной с серым мехом, то ли на шубе из оливкового сукна на черно-бурой лисице… Как по-вашему, кузен, какая мне лучше пойдет?

Видимо, она чувствовала себя окрепшей в своей решимости сохранить супружескую верность, если обращалась теперь к нему с этой кокетливой, несколько фамильярной и насмешливой интонацией.

— Вам идут обе. Но, разумеется, бархат лучше сочетается с вашими светлыми волосами…

Его замешательство, мука были настолько явными для Флори, что она почувствовала к нему жалость, понимая, что их причина в ней самой. Почувствовав себя более сильной, чем он, она пошла на риск.

— Ты мне больше не нужна, Сюзанна, — обратилась она к служанке. — Я подожду возвращения мужа, чтобы вместе принять решение. Он поможет мне выбрать.

Когда они с Гийомом остались одни, Флори положила шубу, которая до этого все еще оставалась на ней, рядом с другими, указала своему собеседнику на скамью и уселась сама в некотором отдалении.

— Поговорим, — сказала она.

Она расправила на коленях складки своего белого камзола и улыбнулась.

— Пока нет Филиппа, — заговорила она снова, — я хочу прояснить кое-что между нами.

Через окно в комнату проникали уже косые, но еще гнетущие зноем кончающегося лета лучи сентябрьского солнца.

— Когда мы с вами расстались в июне на улице Бурдоннэ, я была в сильном волнении, которого не пыталась от вас скрыть, — сказала она. — С тех пор произошло событие, с одной стороны совершенно естественное, но вместе с тем и чрезвычайное: я узнала, что жду ребенка.

Улыбка ее была по-новому ласковой, нежной и серьезной.

— Мой путь теперь четко обозначен: я проведу жизнь с Филиппом и с нашими детьми. В ней не остается места для вас, Гийом.

Заложив руки за широкий кожаный пояс с металлическими заклепками, стягивавший его талию, откинувшись торсом на деревянную спинку, тот, кому она адресовала эти слова, продиктованные чувством долга и которые стоили ей многого, слушал ее, оцепенев в неподвижности. Глядя на его осунувшееся лицо, на круги под глазами, Флори почувствовала сострадание, смешанное с буйной радостью, за которую тут же себя укорила.

— Когда вы сегодня здесь появились, — продолжала она, цепляясь за свою решимость сделать все, чтобы прояснить ситуацию раз и навсегда, — да, когда вы вошли сюда, ко мне вернулось воспоминание о прошлом, которым я не могу гордиться. Поэтому я могла показаться вам взволнованной и уязвимой. На самом же деле этого не было. Виной тому просто неожиданность вашего появления.

— Это была первая реакция, Флори, которая всегда нас выдает с головой.

— Нет, нет. Прошу вас, не питайте подобных иллюзий. Вы не должны питать ни малейшей надежды. Зачем упорствовать?

— Вы хорошо знаете все: потому что я люблю вас такой сильной и необоримой любовью, что ничто и никогда не оторвет меня от вас.

— Тем не менее именно так и должно быть.

Гийом поднялся, встал перед молодой женщиной, наклонился над ней, опираясь на подлокотники кресла. Его плечи, мускулатура которых ощущалась под сукном одежды, закрыли от нее весь мир. Не приближаясь ни на сантиметр и не прикасаясь к ней, он лишь смотрел на нее с выражением такой страсти, такого желания, что она снова почувствовала себя глубоко потрясенной.

— Если я поцелую вас вот сейчас, тут же, — проговорил он, — вы по-прежнему будете считать, что созданы для мудрой жизни, что должны посвятить себя исполнению своего долга? Нет, конечно же нет. Вам хорошо известно, что, несмотря на все ваше сопротивление, мое приближение к вам заставляет звучать в вас другой голос, другой зов.

— Это бесчестно с вашей стороны, Гийом, — то, что вы делаете!

— Разумеется, бесчестно, но вовсе не по отношению к вам, а к Филиппу! Если я был вынужден поступить вероломно по отношению к нему, то нечестным с вами я никогда не был. Я не переставал кричать вам о своей уверенности в том, что мы фатально обречены любить друг друга. Так будет, мой нежный друг, я знаю. Как и вы сами. Если бы вы испытывали ко мне лишь чувство честной родственной дружбы, почему тогда встречи со мной вызывают у вас такое волнение?

Флори закрыла глаза. Чтобы не видеть его, лицо которого было так близко? Или бессознательно ожидая поцелуя? Ее окутывал запах кожи, пота и амбры. Все это было частью его самого.

Гийом не поцеловал ее.

— У вас будет ребенок, — продолжал он, — но его появление ничего между нами изменить не может. До его рождения я сумею не докучать вам, буду уважать ваше ожидание. А потом, дорогая, потом, что бы вы ни говорили, ни он и никто другой не помешает мне прийти к вам, взять вас и увести в свое жилище, в мир моих мехов и звериных шкур, среди которых я уже вижу вас обнаженной, отдающейся, исходящей стоном под моим пожирающим вас телом!

Флори больше ничего не слышала. Она чувствовала, как плавится в этом огне. Не в силах поднять глаза, она ослабела и потеряла сознание.

Гийом замер на несколько секунд, созерцая ее, беззащитную, откинувшуюся на высокую спинку кресла. Поколебавшись, он выпрямился и позвал Сюзанну.