Эльза Вернер - У алтаря

Глаза приора вспыхнули торжеством, но он поспешил скромно опустить их. Прелат был в таком раздраженном состоянии, что следовало вести себя крайне осторожно.

Хитрый монах сразу догадался, что привело настоятеля в дурное настроение; он знал о визите графа и был убежден, что между братьями состоялся разговор о Бенедикте.

— Несомненно, здесь нужна высшая мера наказания, да как бы не помешал граф Ранек! — осторожно проговорил приор. — То есть я хочу сказать, что граф, вероятно, употребит все свое влияние, чтобы вымолить у вас прощение для своего воспитанника.

— В таких обстоятельствах я не поддаюсь влиянию брата! — сухо возразил прелат.

— Я знаю это, ваше высокопреподобие, хорошо знаю, — льстиво произнес монах. — Однако граф проявляет такой необычайный интерес к отцу Бенедикту, что может помимо вашего желания…

Приор вдруг умолк. Он боялся сказать лишнее, но тот факт, что прелат выслушал его предположение, убедительно свидетельствовал о ссоре, происшедшей между братьями из-за отца Бенедикта.

— Граф, очевидно, знает или, по крайней мере, догадывается, что ожидает его любимца, — еще тише и вкрадчивее продолжал монах после некоторого молчания, — и вряд ли пожелает…

— Вы, кажется, забываете, что здесь только я один могу чего-нибудь желать или не желать! — резко оборвал своего помощника прелат, гордо поднимая голову.

— Никоим образом не забываю этого, ваше высокопреподобие! Вся суть в том, что с отцом Бенедиктом нужна особенная осторожность. Мы могли поступать как угодно строго с другими непокорными монахами, наши братья-бенедиктинцы говорили прихожанам все то, что мы им приказывали, и послушные духовные чада удовлетворялись их показаниями. Теперь будет не то. У отца Бенедикта есть могущественный защитник в лице графа Ранека. Графа очень любят при дворе, а наш государь весьма легко смотрит на религиозные вопросы. Если дело дойдет до него, то малейший произвол с нашей стороны может окончиться гибелью монастыря.

Приор прекрасно знал, какое впечатление производят его слова на настоятеля. Последний, конечно, все это уже обдумал и взвесил, но не хотел показать свое беспокойство подчиненному.

— Во всех духовных делах решающий голос принадлежит мне, — высокомерно возразил он, — и я не подчинюсь ничьему желанию, ни брата, ни кого-либо другого, какое бы высокое положение он ни занимал. Я тридцать лет управляю монастырем, и всегда служил примером для всей страны, на моей репутации нет ни одного пятнышка. В других монастырях бывали беглецы, отщепенцы, о них знали все кругом, но наш монастырь оставался чист, и никакая дурная молва не коснулась его. Что бы у нас ни случилось, мы не выносили сора из избы, и отпавший от нашей церкви не выходил из пределов монастыря. Бенедикт или вернется к нам раскаявшимся, или жестоко поплатится за свое отступничество. Ни граф Ранек, ни даже сам император не изменят моего решения. Надо мной, духовным лицом, существует лишь одна власть — власть папы в Риме.

Прелат выпрямился во весь рост с чисто королевским величием. Приор снова видел перед собой могущественного настоятеля, который не склонится ни перед кем, и низко опустил голову, как бы пораженный этим величием.

— Однако было бы очень рискованно ставить на карту честь и даже само существование монастыря из-за одного отщепенца, — осторожно начал он опять. — Отец Бенедикт вызовет много неприятностей своим возвращением, лучше, если бы он вовсе не вернулся сюда.

— Нет, он вернется, — решительно возразил прелат, — и ответит мне за каждое свое слово. Я убежден, что он не сделает попытки бежать.

— Да, если от него будет зависеть возвращение, то он, несомненно, вернется, — заметил монах. — Но ведь может возникнуть какой-нибудь несчастный случай… Пути в горах так опасны. Ливни, которые прошли в последнее время, сделали многие дороги совершенно непроходимыми. Отец Бенедикт очень неосторожен, он ходит один по горам с разными требами, и с ним легко может случиться несчастье.

Прелат посмотрел на своего помощника долгим, пристальным взглядом, затем повернулся к нему спиной и отошел к окну. Скрестив руки на груди, он смотрел на расстилавшуюся перед ним картину осенней природы.

Монах последовал за настоятелем.

— Я говорю, конечно, лишь о несчастном случае, — вкрадчивым шепотом продолжал он, — но нельзя не сознаться, что такой случай был бы для нас как нельзя более кстати, он вывел бы нас из крайне тяжелого положения. Отец Бенедикт ни за что не раскается; отнестись к нему снисходительно — значит открыть двери для кощунства и поощрить его последователей, если же вы решите строго наказать его, то нам предстоит нешуточная борьба с графом Ранеком. Я положительно не вижу никакого выхода.

Прелат упорно молчал.

— Несчастный случай развязал бы нам руки, — продолжал приор, еще ближе подходя к настоятелю. — Он освободил бы наш монастырь от позора и избавил от конфликта со светской властью. Граф Ранек тоже не мог бы ничего иметь против нас, ибо кто же виноват, если случилось несчастье?

Монах говорил очень тихо, но с ударением на каждом слове. Настоятель стоял неподвижно, лицо его оставалось непроницаемо спокойным.

— Когда должен вернуться отец Бенедикт? — спросил он наконец.

— Думаю, что послезавтра.

Наступила длинная тяжелая пауза. Настоятель медленно повернулся, холодным взглядом посмотрел на приора и равнодушно произнес:

— Да, вы правы: несчастный случай был бы лучшим решением вопроса. Однако не в нашей власти приказать, чтобы он произошел,

— Ваше высокопреподобие… — начал приор, но остановился и пристально посмотрел на своего начальника, точно хотел проникнуть в самые сокровенные его мысли.

Прелат невольно взглянул на письменный стол, где лежала революционная проповедь отца Бенедикта, и со значением произнес:

— Отец приор, я ничего не приказываю и не разрешаю, помните это, но если что-нибудь делается для блага церкви, то я оправдываю и отпускаю всякий грех.

Приор молча поклонился, теперь он знал, что нужно делать. Поговорив еще несколько минут о текущих делах, он простился с настоятелем.

Последний стоял у письменного стола, положив руку на проповедь отца Бенедикта. Когда дверь за приором закрылась, он посмотрел ему вслед с глубоким презрением и прошептал:

— Ничтожный человек!.. Ты хотел сделать меня орудием твоей ненависти к отцу Бенедикту! Бери же все сам на свою голову! Во всяком случае, я охотнее пожертвовал бы десятью подобными приорами вместо одного Бенедикта. К сожалению, другого выхода нет…

В это же время приор стоял у окна коридора, соединявшего квартиру настоятеля с другими помещениями монастыря, смотрел на закрытые туманом горы и внутренне торжествовал: