Селеста Брэдли - Повеса в моих объятиях

Когда миска наполовину опустела, она прижалась к его груди и наотрез отказалась пить дальше.

— Нет, папочка, — прошептала она, — я больше не могу.

— Папочка? — Колин нахмурился.

Пруденс в ответ лишь крепче прижалась к нему и стала посапывать во сне. Тем не менее, цвет ее лица принял более здоровый оттенок, и вся она, казалось, шла на поправку, окунувшись в крепкие объятия Морфея.

Колин убрал с ее лица выбившийся темный локон. Когда он снял ее чепец, тяжелая копна волос рассыпалась по плечам. В неровном свете тлеющих углей они окрасились в удивительные огненные тона.

Колин внимательно рассматривал ее лицо. Да, напряженные морщинки вокруг глаз и губ разгладились. Надо признать, что во сне она выглядела очень молодо. Молодо и, пожалуй, даже красиво.

Колин обратил внимание на ввалившиеся щеки и тонкую шею. Он поднял ее руку и убедился, что кости у нее очень тонкие.

Старое ночное платье, которое Эван отыскал в ее вещах, висело на ней мешком, словно на вешалке, и одна лямка, будучи аккуратно завязанной, все же сползла с плеча, оголив кожу. Поддавшись странному порыву, Колин вернул лямку на место, не обращая внимания на приятное покалывание в кончиках пальцев. Жест получился интимным, раньше он испытывал такое только с возлюбленными. Но что ему еще оставалось делать? Смотреть, как лямка сползает все ниже и ниже, пока не оголится пышная грудь?

Внутри Колина шевельнулось что-то животное.

«Да, именно. Так и нужно сделать».

Словно в ответ на его темные мысли, Пруденс во сне прильнула к нему, прижавшись грудями к его торсу, обняла его одной рукой за шею, вторую запустив под сюртук, ближе к теплу его тела.

Колин почувствовал через тонкую ткань рубашки прикосновение ее пальцев прямо напротив сердца.

— Тепло, — промурлыкала Пруденс.

Видно, она все еще воспринимала его как своего папашу. Или, быть может, во сне она думала, что находится в страстных объятиях любовника? Познала ли она сладость близости с мужчиной?

«Тебе-то что? — подумал Колин. — Она сама это начала».

От нее исходил тонкий аромат, и она так маняще лежала в его руках. Соблазн был велик, и совесть, поборовшись для приличия, сдалась, отдавшись на волю любопытству. Колин бросил взгляд на спящих детей, снова посмотрел на Пруденс и наклонил голову, пытаясь разобраться в своих ощущениях. От нее пахло чем-то свежим, чистым… чем? Это был знакомый запах какого-то дикого растения.

Запах этот вернул его в детство, он вспомнил, как бегал по саду своего родового поместья, какой пряный аромат шел отовсюду.

Мята? Да, от нее пахло свежими листьями мяты и… чем-то еще. Он закрыл глаза и глубоко вдохнул. Чем-то теплым и очень женским.

Ну конечно! Мята и ее, Пруденс, природный запах.

Его тело отреагировало самым естественным образом. Разум затуманился, а член затвердел и уперся в ширинку. Он с трудом подавил желание.

Давненько не был он в таких близких в прямом смысле слова отношениях с женщиной. Несколько лет уже. С того самого дня, когда стоял в туманной аллее за театром, шепча имя Шанталь.

Нет. И речи не может быть об интимной связи с мисс Филби.

Во-первых, здравый смысл подсказывает, что ничего хорошего из отношений с женщиной иного социального статуса не выйдет. Во-вторых, он ее работодатель, а он не из тех, кто пользуется служебным положением ради достижения низменных целей. И в-третьих, они не одни в помещении.

Он снова бросил взгляд на детей, которые мирно спали у камина. Ему придется забрать Мелоди в свою комнату, а он так надеялся выспаться сегодня на широкой кровати без вмешательства в его сны маленьких острых локтей и коленок.

Уложить спящую мисс Филби на подушки, осторожно убрав ее руки с шеи и с груди, оказалось не так уж просто.

Она явно не хотела отпускать его теплое тело. Было выше его сил противиться соблазну позволить ей увлечь себя на простыни. Должно быть, причиной тому были две бессонные ночи с беспокойной маленькой спутницей, и горизонтальное положение тут же вызывало непреодолимую дремоту.

Но все же, поборов себя, он сумел выбраться из ее рук. Поправив сюртук, Колин почувствовал холод на груди, там, где секунду назад была ее рука. Он прошел к камину и посмотрел на ребят, которые посапывали на диване.

Мелоди лежала на боку, засунув руку под голову. Рука Горди Евы была у нее во рту. Девочка посасывала тряпичную руку. Эван развалился на другом конце дивана, лежа на спине, рука лежала на глазах, а обутые ноги торчали носками ботинок в разные стороны. Размер обуви у него почти как у взрослого мужчины, да и храп был под стать.

Что ему делать с молодым Эваном? Оставить его наедине с сестрой? Мисс Филби практически без сознания, кто присмотрит за мальчишкой?

Колин вздохнул и потер ладонью затылок, ему оставалось лишь надеяться, что кровать в его комнате окажется очень большой.

Чуда не случилось.

Тремя неделями ранее, в тесной каюте шхуны, посреди Индийского океана, худой темноволосый мужчина сидел над листком бумаги и обдумывал текст письма.

Друзья ждали его возвращения домой. Он всегда чувствовал, что они волнуются за него, их мысли тянулись через океаны и моря, словно луч фонаря через туман.

К их огорчению, он предпочитал оставаться наедине со стихией, пребывая в тумане сознания, где он находился последние три с половиной года. Или уже четыре?

Он отвел взгляд от пустого листка бумаги и посмотрел на стопку писем, что лежали на краю стола, прижатые гигантского размера раковиной моллюска, которую он нашел на пляже какого-то тропического острова. Он смотрел на нее, моргая, и долго не мог вспомнить, что это был за остров. За время его затянувшегося бега корабли забрасывали его на такое бесчисленное их количество, что все они слились в один.

Бега?

Да, именно так назвал это Колин в одном из писем, что лежали сейчас под раковиной моллюска. «Хватит бегать, — писал его друг. — Не важно, куда ты бежишь, твой кузен все равно уже мертв, а ты все равно останешься наследником Стрикленда. Так что возвращайся в Англию, к нам».

В другом, гораздо более прямолинейном, письме его друг Эйдан написал примерно то же: «Езжай домой. Блейкли — мертв. Ты жив. И то, что ты носишься под парусами по всему свету, ничего не меняет».

Корабль мотало на волнах, словно пьяницу, но рука Джека была тверда. Прошло уже больше трех лет с тех пор, как он последний раз прикасался к выпивке. Он не смел снова окунаться в эту тьму.

Выпивка не отгоняла прочь войну, она лишь разжигала ее в его сердце.

Хотя за что ему драться? Он больше ни во что не верил, ни в честь, ни в благородство, ни в страну, за которую чуть не погиб. И это отсутствие веры не имело ничего общего с горечью или цинизмом.

Он просто не мог вспомнить, почему это волновало его раньше.