Линда Джейвин - Легкое поведение

Моррисону льстило, что даже животные не остаются равнодушными к ее чарам. Он оседлал второго пони, коренастую гнедую кобылку, mafoo похлопал лошадей по бокам, и они тронулись; Мэй была впереди.

Пока они скакали вдоль Великой стены к морю, с головы девушки послетали заколки, и теперь за ней шлейфом струились длинные волосы. Из-под копыт летел снег.

У Моррисона резко поднялось настроение, в какое-то мгновение он поймал себя на том, что никогда еще не был так счастлив. Ноздри еще хранили запах Мэй, на языке остался вкус ее тела, и конфликты с редакторами, война, идиотизм коллег, миссионеры, его собственное здоровье и приближающаяся старость — все меркло в сравнении с этим. Какие еще брыли? Он едва не рассмеялся вслух, вспомнив вчерашние утренние страдания перед зеркалом.

Спешившись у башни Голова Старого дракона, где стена обрывалась в море, они повели своих взмыленных лошадок вдоль берега по хрустящему заснеженному песку.

— А ты отличная наездница, — сказал Моррисон.

— В Окленде у меня был любимый пони. Такой же гнедой, как и этот, но с белой грудкой и носочками на всех четырех ногах. В молодости я где только на нем не скакала.

— Ты и сейчас молода.

— Да нет, в двадцать шесть это уже не молодость, как говорит моя мама. Она беспокоится, что я останусь старой девой. Ну и что, если так? Это самая большая несправедливость. Мужчины вроде тебя остаются холостяками, не оглядываясь на общественное мнение. Почему женщины не могут жить так же?

Моррисона охватило любопытство. Несмотря на все откровения этой ночи, до него вдруг дошло, что он толком ничего о ней не знает.

— Ты когда-нибудь была помолвлена?

— Три раза.

— Значит, трое счастливчиков…

— Или трое несчастных.

У Моррисона было столько вопросов, что он не знал, с чего начать.

— Тот человек, о котором ты вчера упоминала… ну, на которого я похож… он был твоим женихом?

— Нет. Это другая история… О, Эрнест, видел бы ты сейчас выражение своего лица. Мне снова хочется тебя поцеловать.

Над берегом и холодным серым морем висел густой туман, окутывая пеленой разрушенную цитадель на оконечности стены, их волосы и одежды. Но вот первые лучи солнца робко пробились сквозь дымку, и песчаную кромку лизнули чистые волны. Постепенно проступили контуры осыпающихся, изъеденных пушечными ядрами крепостных стен, а усеивающие отмель темные бесформенные пятна приобрели очертания вулканических глыб.

— И с берега смотреть на гладь воды, и видеть нежные цветков изгибы… — мечтательно произнесла Мэй.

— Теннисон, «Поедатели лотоса». Ты замечательно декламируешь.

Мэй улыбнулась:

— Жаль, папа не слышит. Он всегда упрекал меня в невнимании к учебе. Однажды написал маме: «Будь я дочерью сенатора, я бы куда больше внимания уделял образованию и манерам, а не тряпкам! Характер и образованность — вот что отличает настоящую женщину». О да, и в конце, как обычно, три восклицательных знака. — Она присмотрелась к поверхности стены и попробовала расковырять пальцем одну из множества дырочек. — Что здесь произошло? Откуда все эти дыры? Я представляю себе какую-нибудь грандиозную битву древних воинов в сверкающих шлемах, под яркими шелковыми знаменами войны…

— На самом деле эти следы оставили иностранные войска, которые пришли освобождать осажденный Пекин четыре года назад.

— Какая жалость. — Мэй очертила пальчиком контур пулевого отверстия, и этот жест Моррисон нашел чрезвычайно соблазнительным. — Неужели они не могли освободить всех вас без ущерба для этой древней красавицы?

— Как я уже говорил вчера, иногда военные действия неизбежны и целесообразны. Если бы войска союзников не прорвались к столице, я мог вполне заслуженно удостоиться некролога, хотя бы потому, что был бы мертв. К тому времени мы находились в осаде уже пятьдесят пять дней. Приближающийся грохот орудий был для нас музыкой.

— Я очень рада, что ты остался жив. Но все равно не понимаю, зачем были нужны такие разрушения. Я слышала, что было много пожаров и мародерства со стороны иностранных войск и местных жителей. Бессмысленная жестокость!

Моррисон ответил не сразу, обескураженный ее осведомленностью. Его личное участие в мародерстве, последовавшем после разгрома «боксеров», нельзя было сравнить с тем, что творили другие. Он знал многих иностранных дипломатов, которые грузили награбленным добром целые вагоны, отправляя их в порт. Но и он был небезгрешен. Прихватил же из императорского дворца нефритовый лимон, инкрустированный золотом. И еще кое-что. Впрочем, это была вполне справедливая компенсация за ранение, едва не стоившее ему жизни, и потерю крова в Пекине.

То, о чем Моррисон долгое время старался не думать, вернулось к нему болезненными воспоминаниями. Через две недели после того, как иностранные войска вошли в город, он встретил своего китайского друга, учителя. В глазах китайца была пустота. Русские солдаты изнасиловали его маленькую круглолицую сестренку, шестнадцатилетнюю девочку, которая сочиняла стихи и играла на цитре; мало того что они варварски попользовались ею, так еще оставили, беспомощную, умирать. Семеро его родственников проглотили огромные дозы сырого опиума и тоже легли умирать на землю — это было их коллективное самоубийство в знак протеста против зверств «освободителей». К сожалению, произошедшее осталось без внимания. Моррисон, шокированный таким вандализмом, поносил русских и как армию, и как нацию, пытаясь хоть немного утешить своего друга. Возможно, и британские войска совершали подобные преступления, но он об этом не знал — не хотел знать.

В его мысли ворвался голос Мэй:

— О чем ты думаешь?

Он покачал головой:

— Просто о том, что это было… интересное время. Но возвращаясь к нашему разговору — если время от времени люди разрушают монументы, не забывай, что они же их и строят.

— А слезы одной женщины могут все это уничтожить, — заметила Мэй. — Вчера мы с миссис Рэгсдейл были в Храме Целомудренной вдовы на горе Феникс. Местный гид поведал нам историю о том, как муж леди Менг-Чанг был похищен в их первую брачную ночь и отправлен на строительство Великой стены. Так и не дождавшись его к началу зимы, Менг-Чанг собрала теплую одежду и отправилась на поиски. К тому времени как она нашла его, он был уже мертв, а его кости замурованы в стену. Менг-Чанг долго плакала, и от ее слез потемнели небеса, земля почернела, и стена, протянувшаяся на восемьсот миль, осыпалась, превратившись в груду камней. Услышав об этом, император приказал убить ее. Но когда Менг-Чанг привели к нему и он увидел, как она красива, ему захотелось взять ее в жены. Она потребовала, чтобы сначала он достойно похоронил ее первого мужа. Как только император сделал это, женщина прыгнула в море и утопилась. Из воды поднялись два камня — ты их можешь увидеть, — ее могила и надгробье. Почему ты улыбаешься?